– Вечер в хату, – именно так начинается обычный день социального педагога Иллирии Арсеньевны.
Первый учебный день, осенний свет еще лениво струится сквозь жалюзи, а в ее кабинет уже с грохотом вваливаются главные герои местного фронта – Витя и Лёва, завсегдатаи педагогических разборов и участники бесконечной борьбы школы с подростковой анархией.
Они чувствуют себя здесь, как у себя дома. Ну а как иначе – за последние месяцы этот кабинет стал им чуть ли не второй квартирой. Каждый уголок знаком, как собственный карман, а настроение педагога они считывают с полувзгляда. И вот, словно не они только что грубо нарушили субординацию, с важным видом усаживаются напротив стола, излучая обаяние уличных джентльменов.
– Как ваши дела? – спрашивает Витя, светловолосый парнишка с лопоухой наивностью, которой давно уже никто не верит. Его глаза бегают по столу, в поисках чего бы такого взять и рассмотреть, будто он пришёл вовсе не к педагогу, а на выставку интересных безделушек.
– Всё хорошо, – отвечает Иллирия Арсеньевна, усталым, будничным тоном. – А у вас как? Как провели каникулы?
Сказано так, словно она не провела с ними два дня назад утро в отделении полиции, слушая, как их отчитывают за кражу в торговом центре. Но сейчас – новая сцена, и роль у неё снова учительская.
– Да отлично! Покурили, сейчас пойдем мелких гонять, – с усмешкой отвечает Витя. Его глаза становятся полумесяцами от удовольствия, а Лёва, кивая, начинает тихо смеяться, увидев, как у педагога уголки губ дрогнули в неуловимой улыбке, несмотря на строгость взгляда.
– Хулиганьё, – только и говорит она, и в этом слове – не упрёк, а привычная ирония. Она знает – они любят эти подначки, как любят сам процесс этой игры: педагог – нарушители, но без злобы, почти с теплом.
– Вы мне лучше помогите папки по местам разложить, – добавляет она, уже доставая из-под стола стопку бумаг. Она точно знает: при всей своей дерзости и браваде, эти мальчишки не откажутся помочь. Дело в том, что слушать её – это тоже часть их игры.
И в следующую секунду Витя и Лёва уже вскакивают и наперебой хватаются за папки, деловито разносить их к шкафу у стены. Педагог смотрит им вслед и улыбается – то ли с облегчением, то ли с грустью. Потому что в этих хулиганах – не только беда, но и надежда. Пусть и немного в разбитом виде.
Пока Витя и Лёва увлечённо перетаскивают папки от стола к шкафу, Иллирия Арсеньевна вдруг замирает, незаметно для них уходит в себя – вглубь памяти, в самый первый день, когда впервые переступила порог этой школы.
Тогда она ещё не знала, что каждый кабинет здесь – отдельная история, каждый ребёнок – целая повесть, порой без начала и конца, с оборванными страницами и шепчущими между строками трагедиями.
"У нас не сказать чтобы плохая школа, – сдержанно, но с ноткой тревоги говорила тогда заместитель директора по воспитательной работе, Таисия Альбертовна. – Но дети тут… непростые. Жизнью потрёпанные. Есть и из детских домов, и из неблагополучных семей. А есть и те, кто из благополучных, но всё равно заброшенные, словно игрушки в пыльной кладовке. Вроде бы целые, а всё равно сломанные. Они не злые, правда, нет. Просто научились жить с когтями и зубами наперевес – иначе никак. Есть и с диагнозами… как работать с ними, никто не знает наверняка. Придётся учиться на ходу."
С этими словами они как раз проходили мимо кабинета казахского языка и литературы. Из-за двери раздавались крики – резкие, нервные, почти звериные. Инстинкт заставил открыть дверь.
Внутри царил хаос. Взгляд сразу выхватил худощавого мальчишку с растрёпанными волосами, который стоял в центре класса с поднятым над головой стулом – будто гладиатор перед решающим броском. Его глаза метали молнии, вещи были разбросаны по полу, кто-то хихикал, кто-то прятался за партами. Учительница – женщина в годах – стояла в оцепенении, тихо бормоча что-то в попытке успокоить мальчика, но тот её даже не слышал.
