Ты полная луна,
Светящая мне путь.
Ты россыпь звёзд,
Указывающая направление.
Ты сложный человек,
Который мне бы стал стеной…
Да только не случилось это.
Моя любовь была подобна взмаху крыльев…
Сиюминутная, сперва едва заметная.
Мы взмыли в воздух, словно взрыв,
Ожог души огнём всей на разрыв…
Оставив после нас… лишь пепел пылью.
Ты каждый день, минуту, час
Суёшься в голову без разрешения.
Оставь уже, оставь в покое нас…
Ведь нет здесь никакого продолжения.
Ты свет ночи, ты темень света,
Ты луч, пронзающий на смерть.
Хотела б я тебе сказать, чтоб жил и счастлив был,
Мне большего не надо.
Я сохраню в себе всё ту же страсть…
Но только для другого человека.
Слова, написанные Эрикой два года назад,
и посвящённые Дереку…
Дерек
В пустующей квартире Бруклина вдыхаю запах нежилого помещения. Два года пролетели, как несколько недель. Несколько мучительных, одиноких недель, которые были наполнены работой под завязку. Не спал, не ел, лишь на износ разрабатывал тактики операций. Выходил на каждую вылазку, только бы не думать о ней. Лишь бы прогнать этот образ перед глазами с малейшими деталями. Не вспоминать, выбить из головы, как самолично отказался от неё.
Сейчас, находясь посреди своей гостиной, уши заполняет её смех и стоны, её радость и страсть, её задумчивость и злость. Каждая эмоция сохранена навечно во мне.
Запрещал в редкие удачные моменты доступа к интернету гуглить её имя. Запрещал всё, что было связано с Эрикой Кауфман. Сорвался бы, не выдержал.
Нужны были хотя бы эфемерно чистые мысли, а если бы увидел, как она продолжает жить дальше – словил бы шальную. Концентрация при мыслях о ней нулевая, всё нутро в момент с ней, а не на Востоке.
В реальности только одна вещь была всегда со мной. Засохший цветок незабудки, который она однажды, выдернув из букета, вставляла себе в волосы. Пёкся о нём, как о каком-то древнем артефакте. Хранил в удостоверении, в палатке, в лесу, в полуразрушенных домах и под водой в гидропакете.
Моя незабудка или уже не моя…
Даже находясь в Нью-Йорке уже на протяжении нескольких часов, не могу пересилить и залезть в сеть. Лучше остаться в неведении.
Собственник должен был сдохнуть в тот момент, когда сказал, что ничто не изменит решения. Но он всё ещё существует, нагло подбрасывая в сознание, как смотрела, как целовала, как отдавалась.
Твою мать!
Было бы проще, если бы то, что произошло, затронуло бы и память.
– Привет, друг, – хриплю в трубку.
– Дерек?! Как ты? Где ты сейчас? – закидывает Браун вопросами.
– Я в порядке. Прилетел на отдых, – на том проводе многозначительная пауза.
– Ты не ранен? – зная, что для Лиама это больная тема, не хочу говорить по телефону.
– Я в норме, – откровенно лгу, но лучше говорить вживую: – Как ты тут?
– Хорошо, – выдыхает: – Много всего, это надо при встрече за бурбоном. – Усмехается.
– Я за, тоже поведаю, как прошло время, – на самом деле рассказывать нечего, операция ещё идёт: – Ты общаешься с… – даже имя отдаётся фантомной болью в груди.
– Я понял. Изменилась, после тебя и выстрела долго приходила в себя, – ответ вызывает жгучее беспокойство.
– После чего?! – Тон меняется, а внутри догадка, что мне не понравится ответ.
– Мэдисон Сквер Гарден, два года назад. – Недоумевает Лиам.
– И? – Начинаю откровенно раздражаться.
– Бл*дь! Я передавал через Уотсона!
– Что?! Что, Лиам, ты передавал?! – Я не повышаю голос, но сталь в тоне слышится за милю.
Пауза красноречивее слов.
– Твою мать, Дерек, твою мать! – сокрушённо выдаёт друг: – После выступления в Мэдисон в Эрику стреляли, – выдаёт он на одном дыхании: – Эта Райли Эванс, которую ты тогда подозревал. Пуля прошла навылет.
Темнота и пустота.
– Я звонил в этот же день Уотсону, просил передать тебе туда, где бы ты ни был. Я не смог, прости, – сквозь чёрную мглу отчаяние Лиама слышится в каждой букве.
