Всё началось со стрелы. Cervus elaphus, известный как красный олень и самый крупный представитель своего вида в чешских лесах, украдкой вышел из сумеречной зоны, принадлежащей древнему ельнику, начавшему свой рост за семь десятилетий до года Стали, за восемь десятилетий до того, как в эти забытые миром чертоги пришла первая двуногая охота.
Каждая охота священна. Примеряя на себя роль хищника, ты погружаешься в своё дикое, первобытное естество, подвластное не твоему пониманию, но твоему инстинкту. Охота на рогатого оленя особенна: только король имеет право вставать против короля. Не являющийся равным правителю, но посмевший кинуть ему вызов, познает ка́ру. Это правило не подвластно пониманию, но ты его знаешь, потому что в момент натяжения тетивы, являющей продолжение тебя самого, ты не прислушиваешься к своему инстинкту – ты и есть инстинкт. Дикий. Первобытный. Не поддающийся объяснению.
Одинокий олень всегда осторожен – намного осторожнее, чем иные крупные звери. Поэтому его непросто выследить и ещё сложнее застать врасплох. Но у меня отлично получается настигать его призраком и смертельно удивлять: раз за разом, раз за разом, раз за… Потому что в этих лесах я главный хищник.
Король склонил свою величественную костяную корону к влажной земле, чтобы принюхаться к прелой осенней листве: его лиственные владения – его слабость, заманчиво разворачивающаяся пред его проницательным взором; хвойная полоса – его сила, в это сумеречное время оставшаяся за его могучей спиной. Моя рука не дрогнула. Стрела отделилась от тетивы беззвучно, но рассекла воздух яркой нотной полосой, доступной моему слуху так же, как и слуху оленя. Костяная корона мгновенно взметнулась, как и было рассчитано мной-хищником – остриё стрелы вспо́рит тугую животную аорту и пустит фонтан бордовой крови, который окрасит собой тронутую морозом листву и бурые иглы хвои, но… Не в этот раз.
Тень явилась из ниоткуда. Я не заметила её так же, как не заметила её моя жертва, в итоге оставшаяся лишь целью. Коронованному сказочно повезло: олений гон закончится уже через неделю – необычайно поздно для его вида, – и в этом году выживший крупный самец завоюет и покроет великое множество самок, которые уже следующей весной принесут этим лесам здоровое потомство.
Олень устремился назад, в хвойную часть леса, и исчез, словно привидение – за считанные секунды: лишь эхо его тяжёлого веса ещё полминуты доносилось до моего слуха, прорываясь через стук моего неожиданно сорвавшегося на галоп сердцебиения… Тень, возникшая на пути моей стрелы, была слишком быстрой – в этом и кроется причина её “пойманности”. Тень принадлежала Ему… Являлась Им…
Он остановился так же молниеносно, как мчался в моём направлении, и поднял свой взгляд вверх, на край обрыва, на котором стояла я, но наши взгляды так и не пересеклись… Прежде чем я успела понять, что именно произошло, Он завалился на спину, в груду опавшей листвы, только что осторожно обнюханной оленем, и замер, позволяя взметнувшимся вверх листьям опадать вихрем на его грудь, руки, лицо…
Оглушающий бой моего сердца резко обрывается. На металлической скорости я срываюсь в обрыв и, уже спустя секунду преодолев расстояние в тридцать метров, останавливаюсь подле своей жертвы. Правая рука до боли сжимает рукоятку титанового лука, левая рука сжимается в кулак… Я впервые за долгое время своей запутанной жизни совершенно не верю своим глазам! Паддок, Конкур, Парадизар и Рудник были последними рубежами моего удивления от увиденного, рубежами, свершившимися лишь год назад. Год жизни без болезненного удивления от видимого – но не слышимого, – и вдруг… Откуда Он взялся здесь?! Ведь я ушла далеко! Я с самого начала
