Он всегда казался нерешительным. Мягким, безвольным человеком,
для которого любое принятие решений виделось чем-то сродни душевной
муке или потере почвы под ногами. Я была отголоском его прошлой
жизни, острым росчерком пера, однажды испортившим цельную картину
натюрморта, и долгое время он предпочитал не вспоминать обо
мне.
Первенец. Единственный ребенок. Дочь, рожденная в браке, который
оборвался ночной аварией в то время, когда он еще мог любить. Так
говорила бабушка, так полагала я, а как было на самом деле – не
думаю, что когда-нибудь узнаю. Он бежал от меня как чумной,
вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда
знала, что нелюбима и нежеланна. Пустой формуляр человеческих
отношений, который время от времени требуется заполнять вниманием.
Коротким, как галочка или клик «ок!». Клик «ок!» в ответ на
осторожное «папа?», и больше ничего.
С тех пор у моего отца было много женщин, уютных домов и теплых
компаний – где-то далеко от меня в больших городах – но вот семья
появилась значительно позже. Впрочем, когда я узнала о ее
существовании, отец как раз успел отметить трехлетний юбилей своих
отношений.
- Познакомься, Настя. Это – Галина Юрьевна Фролова. Мой
официальный директор, а в личной жизни - жена. Она о тебе
наслышана.
- Здравствуй, Настя.
- Здравствуйте.
- А это сын Галины Юрьевны – Стас, твой сводный брат. Вы с ним
почти ровесники, Стас лишь немногим старше, так что мы с Галей
очень надеемся, что вы подружитесь.
В ответ холодное молчание, и мое робкое:
- Здравствуйте…
В ту осень дожди лили непрестанно. В нашем северном городке не
было никакой возможности избавиться от холодной сырости. Она
проникала сквозь стены и окна, забиралась под кожу и гуляла в крови
хандрой пасмурного дня. Сначала заболела я, а после, когда погода
расшалилась не на шутку, встречая прохожих ледяным ветром и снежным
крошевом, с воспалением легких слегла и бабушка. В городе отца мы
оказались вдвоем: она в больнице, а я – в новом красивом доме его
семьи. Большом, просторном, неприветливом, так непохожем на нашу
старенькую маленькую квартиру в городке. То, что этому дому никогда
не стать моим, я почувствовала, едва переступив порог.
Они стояли в холле – мать и сын, когда отец, выпустив меня из
машины, распахнул дверь и ввел свою дочь в дом. Виновато передернув
плечами, стянул с шеи шарф, опуская сумку у моих ног.
- Ну вот, Галя, мы и приехали. Моя Настя.
Моя Настя. Это был первый раз, когда я провела почти два дня
рядом с отцом, пусть не в любви, но в относительной заботе с его
стороны, и сейчас чувствовала, как под взглядом незнакомой женщины
отец вновь отдаляется, улыбаясь ей куда охотнее, чем мне. Своей
пятнадцатилетней нелюбимой дочери.
Мы с бабушкой всегда гадали: похожа ли новая жена ее сына на мою
мать? На меня? Мне казалось, что да. Почему-то в это хотелось
верить, глядя на родительские фотографии, где мать с отцом были еще
молоды и счастливы. Но нет, действительность легко разрушила наши
ожидания. Галина Юрьевна оказалась высокой, крупной и даже
полноватой женщиной, с взбитой копной блондинистых волос. С волевым
подбородком и взглядом валькирии. Когда этот взгляд остановился на
мне – серый, немигающий, внимательно рассматривающий мое поношенное
пальто, собственноручно связанную из старой бабушкиной кофты шапку
и стоптанные в морозной слякоти нашего городка сапожки, мне
захотелось съежиться под ним в комок и расплакаться от чувства
одиночества и чуждости этому дому и этим людям.
Но вместо этого я раскашлялась, едва не потеряв сознание от
неловкости и испуга за свою простуду, так не вовремя напомнившую о
себе.
- Стас, принеси Насте воды. И помоги уже своей сестре раздеться,
хватит стоять столбом!
