Глава 1: Оглушительная Тишина
Карандаш в руке не выдержал первым.
Тонкий треск утонул в бесконечном визге цикад, который проникал в раскалённый воздух и царапал мир изнутри. Осколки грифеля осыпались на пустую страницу блокнота, чёрный пепел на снегу. Бесполезно.
Просто напиши хоть что-нибудь, – приказала она себе, но рука, сведённая судорогой, не подчинялась.
Бумажная дверь-ширма за спиной скользнула в сторону с мягким шуршанием. На веранду вышел дед. Он нёс небольшой поднос из тёмного дерева, на котором стоял полный набор для чайной церемонии: глиняный чайник, тонкие пиалы, бамбуковая ложечка. Двигался плавно, без единого лишнего движения, его спокойствие было почти оскорбительным на фоне бури, бушевавшей внутри Киры.
Опустился напротив, не нарушая её личного пространства, и принялся за дело. Залил кипятком чайник, чтобы согреть его, тут же вылил воду. Засыпал тёмные, скрученные листья чая. Снова залил водой и снова слил, промыл чайный лист, пробуждая его дух. Каждое действие было точным, выверенным, осмысленным.
– Самый громкий шум не снаружи, дитя, – произнёс он наконец, голос тихий и ровный, без труда пробился сквозь стрекот цикад. – Он всегда внутри.
Он знает. Он всегда всё знает, – пронеслось в голове у Киры. Чувствовала себя прозрачной под его спокойным, всевидящим взглядом.
Дед наполнил две пиалы. Густой, тёмный настой пах влажной землёй, дымом и чем-то ещё, неуловимо древним. Пододвинул одну чашку к ней.
– Пей. Успокой хаос.
Её рука дрогнула, когда потянулась к пиале. Она так хотела этого покоя, хотела впитать его в себя с этим чаем. Пальцы коснулись горячего фарфора, и чашка качнулась. Тёмная жидкость плеснула на светлое, отполированное дерево веранды, мгновенно впитываясь уродливым, расползающимся шрамом.
Замерла, ожидая упрёка, вздоха, любого знака раздражения.
– Терпение, Кира, – ровным голосом произнёс дед, делая глоток из чашки. – Даже у хаоса есть свой ритм. Нужно лишь научиться его слушать.
Это было хуже любого крика. Его непробиваемое спокойствие, мудрость, которая казалась ей сейчас изощрённой пыткой. Он не злился. Он её анализировал. Препарировал её боль своими философскими истинами.
Пружина внутри лопнула.
Кира вскочила, опрокинув низенький столик. Пиалы покатились по полу с глухим стуком, разливая остатки чая. Не оглядываясь, бросилась прочь из этой удушающей, правильной тишины, бежать навстречу городскому рёву, в любую другую пытку, лишь бы она не была её собственной.
Хаос ударил в неё, едва ступила с пыльной дороги на мощёную набережную. Город Соридо был не просто шумным. Он был живым, кричащим, дурно пахнущим и ослепительно ярким организмом, и Кира оказалась в самом его желудке. Воздух, густой и солёный, соткан из тысячи звуков и запахов: пронзительных криков чаек, рвущие рыбьи потроха. Низких, утробных гудков паромов, отходящих от причала. Звонкого смеха и резкой, почти музыкальной перебранки женщин торговок. Их голоса, закалённые годами торговли, взлетали над прилавками, перекрывая даже глухие удары тесаков, разделывающих серебристую рыбу на мокрых деревянных досках.
Пахло морем, йодом и кровью, и сквозь эту завесу пробивался пряный, сладковатый аромат ттокпокки, кипящих в алых соусах на уличных лотках.
Кира шла, втянув голову в плечи, пытаясь стать меньше, незаметнее. Люди обтекали её, как вода камень, не замечая застывшего ужаса. Она чувствовала себя призраком, запертым в чужом, слишком живом теле. Во рту пересохло до горечи. Простая, элементарная задача купить бутылку воды в этом ревущем мире превратилась в восхождение на Эверест.
