— И в кого у тебя они такие густые, а, крольчонок? — любовно и
не без зависти я поглаживаю русые локоны Поли, сплетая их в
увесистую косу. — Уж точно не в меня. Через пару лет сможешь
запросто стать звездой в рекламе шампуня. Я тогда сразу уволюсь с
работы и буду целыми днями торчать в спа и массажных салонах.
Правда потом меня скорее всего посадят за эксплуатацию детского
труда, а тебя заберут в приют.
— Лучше обойдемся без рекламы, — с поистине самурайским
спокойствием отзывается дочка, привыкшая к моему странному юмору. —
Не переживай, у тебя тоже красивые волосы. Мама Фредерики свои
каждую неделю в салоне красит, чтобы стали такими же
белыми.
— А вы Фредерику всегда полным именем называете или есть
сокращенное?
— Я иногда зову ее Федя.
Меня даже передергивает немного. Бедная девочка.
— Видишь, как здорово, что твоя не блещущая фантазией мама
назвала тебя простым русским именем Полина. Потому что никто не
назовет мою дочь Федей.
— Спасибо большое, мамочка, — обернувшись, Поля оскаливает
мелкие белые зубы в озорной улыбке. И даже реверанс отвешивает,
актриса.
Не в рекламу ей нужно, а в театр или в кино. Она бы точно
зрителя покорила своей развитостью и непосредственностью. Несмотря
на нашу двадцатилетнюю разницу в возрасте, Полина уже куда старше и
мудрее меня.
— Шоколадку я тебе в рюкзак положила. И пожалуйста, ешь то, что
дают в садике. А то соседи посмотрят какая ты худенькая и
пожалуются в органы опеки.
— И меня снова заберут в приют, — скорбно заключает
дочь.
— Видишь, даже и подсказывать не пришлось.
Завязав кончик косы ярко-розовой резинкой, я разворачиваю дочь к
себе и жадно прижимаюсь к ее щеке губами. Жадно, потому что люблю
ее так сильно, что всякий раз борюсь с потребностью обнять и никуда
не отпускать.
Колизей, Тадж-Махал, Пирамиды Гизы — ничто в сравнении с
девочкой, с криками выбравшейся из меня пять с половиной лет назад.
Поля и есть мое восьмое и самое главное чудо света.
— Заберу тебя в пять, — обещаю я, поглаживая ее худенькие плечи.
— А вечером у нас с тобой, кстати, планы. Будем печь штрудель.
— Только чур яблоки ты сама чистишь, — безапелляционно заявляет
Полина, глядя на меня своими шоколадными глазищами. У нее и ресницы
под стать волосам — длинные, густые, загнутые, будто наращенные.
Это богатство ей, к сожалению тоже досталось не от меня, а от
отца.
— А ты чем тогда будешь заниматься?
— Я займусь тестом.
Моя дочь точно гений. Тесто-то мы берем покупное.
Еще минут пять провозившись за завязыванием шнурков, недавно
освоенным Полиной, мы наконец загружаемся в мой крошечный
Фольксваген и катим в детский сад. Ох, сколько слез было пролито с
того дня, как Полина впервые вошла в его двери. Правда не ее, а
моих. Начитавшись жутких историй на мамских форумах, я дико
переживала, что чей-то невоспитанный отпрыск начнет ее обижать, и
тогда мне неизбежно придется его отлупить. А чужих детей, говорят,
лупить нельзя.
Правда Полина и тут избавила меня от забот. В садик она ходила с
удовольствием, и к моему стыду и тайной гордости, в первую же
неделю сама накостыляла какому-то сопляку, посмевшему назвать ее
тощей.
— Ну все, беги, — бережно погладив русый пушок на лбу дочери, я
подталкиваю ее к дверям садика. — Если минут на пятнадцать
задержусь, ты же не будешь бить тревогу?
Поля презрительно морщит нос. Мол, что, в первый раз? За кого ты
меня принимаешь?
Убедившись, что голубой рюкзак очутился внутри здания, я бешено
бью по газам. Потому что жутко опаздываю. Наверное, спешка — это
обычное состояние любой матери, чей ребенок не успел сменить
молочные зубы на коренные. В особенности если эта мать воспитывает
чадо одна.
— Да, Ирина Петровна, — зажав телефон плечом, я маневрирую между
неспешно плетущимися машинами. И ведь едут и не торопятся. Неужели
ни детей, ни работы нет? — Я скоро буду. Пробки небольшие… Да, да,
я вчера им звонила. Сказали, что перед праздниками долг по
последним накладным оплатят… Да, пять минут и я к вам зайду.
