Холодно… Жуть как холодно в старом, обветшалом доме, ледяной
постели и безумно одинокой душе…
- Больше не бояться… - Стуча беззубыми деснами, шептала для
своего успокоения. – И решать самой…
Дрова закончились два дня назад, еда, вода – с утра все вымерзло
насквозь, вслед за неожиданно сильно ударившим морозом. Днем, пока
светило солнце, я успела доковылять до могилы матери, чтобы
попрощаться. Кто знает, встретимся ли мы на том свете?
Родственников у матери не было – всех прибрала война, сначала
одна, а затем вторая. Мать увезла меня в восточную Сибирь еще в
начале революции, скрывая в чреве от вездесущих большевиков,
зачатую на стороне от морганатической жены, дочь великого князя -
Михаила Александровича Романова – так и не отрекшегося от престола,
как и не занявшего его.
Деревня Веселкино, что разрастется за долгие годы до большого
села, а потом так же незаметно вымрет к настоящему времени, приняла
нас настороженно, но вскоре смягчилась. Батенька мой (не кровный, а
тот, что по юности своей и горячности, прикрыл грех матери скорой
женитьбой), Егор Викторович, ушел из нашей жизни вместе со второю
мировой. Мы же с матерью выживали, как могли, помогая всем селом
фронту.
Всю жизнь меня одергивали, наказывали и тайно, пока отец не
видел, воспитывали во мне «великую княжну», что в разумении матери
вот-вот обретет престол, стоит только воцариться обратно династии
Романовых, что иммигрировали из России. В бесконечных «нельзя» и
«не положено» я дожила до самой матушкиной смерти, так и не заведя
себе ни мужа, ни детей.
После похорон, о семье можно было даже не мечтать – кому нужна
пятидесятилетняя девственница? Детей не народит, а слава белой
вдовы, за многие годы превратившаяся в истовое убеждение, широким
транспарантом висела в умах всех лиц мужского пола деревни.
Спасала лишь школа, в которой я с великим удовольствием
преподавала французский язык и уроки труда, скорее по привычке, чем
по надобности оберегая страшную тайну своего появления на свет.
Чем же я прогневала бога, что не прибрал мою душу вслед за
матерью, щедрой рукой отвесив мне столь долгий срок? Единственный
живой участник войны, награжденный медалью за самоотверженный труд
в период Великой Отечественной войны, ветеран труда, заслуженный
учитель России, проработавшая в школе до восьмидесяти шести лет, и
лично ругавшая проклятущее правительство, за её закрытие по прямой
линии с президентом, вынуждена умирать в нищете, голоде и
холоде…
Вместе с разгоряченными мыслями, в тело начало прокрадываться
тепло, усыпляя-убаюкивая истерзанную душу. Может быть, есть еще
шанс, что я через месяц встречу своё столетие?
Через два дня её нашли – маленькую, тоненькую, свернувшуюся в
клубок в собственной постели. Это Олег, её последний выпускник,
привез детей на каникулы проведать родителей и задался вопросом,
почему в доме учительницы уже какой день не топится печь. Он же и
организовывал похороны, разместив белую вдову рядом с её
родителями.
- Луна! - Кто-то нещадно тормошил меня, ввинчиваясь в мозг
тонким девичьим голоском. - Луна, очнись же! Не бросай меня одну,
пожалуйста!
Тело болело, словно я попала под копыта табуну лошадей. В
чугунной голове звонко отражался от стенок черепной коробки этот
странный голос, зовущий какую-то Луну. При чем здесь спутник Земли,
я не понимала. Да и не до этого мне было.
Тяжелые веки открылись со скрипом. Я начала вспоминать, что
засыпала в промороженном доме, но сейчас никакого холода точно не
чувствовала. Наоборот, было жарко. Кто-то растопил печь, пока я
спала? Сквозь мутноватую пленку в поле зрения попал расплывчатый
силуэт.
