- Тарвит, добро пожаловать в Ундервельт!
Голос повибрировал во всеобъемлющей черноте и стих.
Воцарилось безмолвие.
Он не мог шелохнуться, у него не было тела, только мысли.
Точнее, одна: «Тарвит? Я – Тарвит?»
Сперва вернулось зрение: перед глазами появились круги, как от
камня, брошенного в воду. Красный, зеленый, оранжевый. И опять
красный, зеленый…
Затем он ощутил пересохшее горло, провел языком по шершавому
нёбу. В позвоночник упиралось что-то твердое. Возле самого уха
лениво, на одной ноте скрипел сверчок. Тянуло гарью.
Разлепив веки, он уставился вверх, в ночное небо с россыпью
звезд, настолько ярких, что высвечивалась каждая ветка, каждая
иголка сосен, стоящих вокруг стеной.
«Где я?»
В нескольких метрах от него зашуршал некрупный зверь, заскреб
когтями о камни. Он прищурился: не зверь, птица. Ворона, что ли?
Точно. Будто подтверждая его догадку, ворона каркнула и отпрыгнула
в сторону.
И ведь не сова, чтобы ночью летать.
- Кыш! Не видишь – живой я! - Он попытался пнуть птицу, она
вспорхнула на ближайшую ветку и свесила голову:
– Кра.
– Не дождешься! — Собственный голос звучал непривычно.
Он потер висок, попытался вспомнить, что случилось – и будто в
бездну нырнул: перед ним простиралась гулкая, тягучая чернота. В
какую сторону ни плыви – ни островка воспоминаний, словно
гигантская гильотина отделила его от прошлого. Да что там от
прошлого, от собственного имени!
Голос окрестил его Тарвитом, но это не его имя!
— Я сплю, этот сон скоро кончится, – прошептал он, сел,
огляделся.
Ночь. Поляна. Раскуроченная стена хижины, объятая розоватым
свечением. Из-под обломков тянется навсегда застывшая рука с
растопыренными пальцами, чуть поодаль в воронке — ребенок в кожаной
одежде. Труп? Похоже на то. Рядом с ним валялась на боку совершенно
немыслимая тварь: горбатая, лысая, с копытами и раскуроченной
взрывом пучеглазой мордой. Спасибо, что дохлая. Правда, где дохлая,
там и живые! Инстинкт заставил подняться, напрячься.
Что это за место?!
Такого не может быть!
Стряхнув с волос каменную крошку, он похлопал себя по бокам
холщовых штанов, обнаружил привязанный к поясу мешочек, открыл его
и извлек вытянутый стеклянный прямоугольник и деревянную шкатулку с
тремя мерцающими отделениями.
И все. Даже рубашки нет, он гол по пояс.
Нужно было срочно выяснять, куда его занесло и кто он вообще
такой. Он потрогал голову – пальцы запутались в непослушных вихрах,
скользнули на лоб, ощупали тонкий нос с горбинкой, губы, подбородок
с едва проклюнувшейся щетиной.
Нахлынуло ощущение нереальности происходящего, казалось,
сознание двоилось и он сходил с ума. Он скорее чувствовал, чем
знал, что у него никогда не было таких вихров, таких музыкальных
рук с тонкими пальцами. В зеркало бы глянуть, но где его здесь
взять?
Будто пробуя на вкус, он трижды произнес новообретенное имя.
Странное оно и неблагозвучное. Будто чужое, но другого пока нет, и
память спит. Так что придется походить в Тарвитах, пока память не
проснется.
Поглядывая по сторонам, он направился к странному слишком уж
плечистому ребенку, надеясь, что увидит трупы, и память вернется.
Перевернул ребенка на спину и похолодел. Это был бородатый седой
карлик. Или гном? Кто он: друг, враг?
Вот раскуроченный дом, рядом воронка, вокруг которой сгорела
трава. «Тут велся бой, и меня контузило. При контузии иногда
отшибает память, надо немного потерпеть, и она вернется». Он
обрадовался, что вспомнил, что такое контузия. Значит, не все
потеряно, и память постепенно вернется.
Обыскав труп гнома, Тарвит обнаружил два изогнутых ножа, похожих
на серпы, в ножнах, снял их с карлика, и зрение замельтешило
цифрами. Тарвит потряс головой, зажмурился и замер: в черных кустах
подлеска кто-то зашевелился, засопел и заохал.
