Вечером 3 сентября 1907 года Лыков и Азвестопуло вышли из пригородного поезда на платформе Чесменская Московско-Курской железной дороги. Дачный сезон заканчивался, пассажиров почти не было. Сыщики направлялись к концу дебаркадера, когда их перехватил унтер-офицер жандармской железнодорожной полиции.
– Здравия желаю, господа. Куда путь держим? Готов подсказать, ежели что надо.
– Ничего не надо, мы сами, – попытался отмахнуться Сергей.
Но жандарм не уходил. Он пристально смотрел на путников, потом спросил:
– Вы чего здесь забыли? Я баловства не допущу.
Лыкову пришлось вынуть полицейский билет. Увидев чин и должность, служивый взял под козырек.
– Мы ищем одного мазурика, – вполголоса объяснил коллежский советник. – Есть сведения, что он может прятаться у смотрителя переезда Затулкина. Что про него скажешь?
– Очень даже запросто, – ответил жандарм. – Дурного поведения человек. Вас проводить?
– А еще поезда сегодня будут?
– Через час последний.
– Тогда останься здесь, кто-то должен нести охрану. Мы правильно идем? Назад около версты?
– Так точно, ваше высокоблагородие. Будка Затулкина у пересечения с Перервинским трактом. Поменее версты; там еще фонарь горит.
Сыщики спустились на путь и зашагали по шпалам обратно к Москве. Было темно, со стороны Сукина болота несло тиной и чем-то еще.
– Дерьмом откуда-то попахивает, – сказал Азвестопуло, принюхавшись.
– Вдоль Перервинского шоссе идет главная труба городской канализации, – пояснил помощнику Лыков.
– Куда идет? – не понял Сергей.
– В поля орошения.
– А-а…
Некоторое время они шли молча, пока их не нагнал поезд. Сыщики отошли в сторону. Поезд медленно тянулся мимо них и вдруг остановился. Лязгнула дверь товарного вагона, высунулся невидимый в темноте человек.
– Принимай, нехристи!
Что-то тяжелое вылетело наружу, чуть не зацепив титулярного советника. Паровоз рыкнул и тронулся с места. Когда последний вагон прополз мимо сыщиков, хвостовой кондуктор с него крикнул:
– У, ворье!
– Что все это значит? – спросил Азвестопуло у шефа, когда огни поезда удалились.
– Пойдем-ка отсюда, пока нас не поймали, – вместо ответа сказал Лыков.
Но уйти они не успели: из темноты появились полдюжины людей. Мужики обступили сыщиков, и главный спросил:
– Вы че тут делаете, дурни еловые?
– Да мимо шли, – ответил Лыков. – Нельзя, что ли?
– Нельзя, – ответил атаман со злостью. – Считай, что пришли уже. Амба.
Наступила зловещая тишина. Бандиты сделали шаг вперед, но тут заговорил Алексей Николаевич:
– Ты кого стращаешь, сосунок? На чертолом хочешь облапиться?[1] Пупок сначала зашей.
Главный, услышав знакомые слова, сделал остальным знак: погоди. Всмотрелся в Лыкова и спросил:
– Ты кто?
Тот небрежно бросил:
– Своя своих не познаши, дубинородные. Сюда смотри!
Он нагнулся, взялся за железнодорожный костыль, покряхтел и рывком выдернул его из шпалы.
– А теперь брысь!
Бандиты мигом расступились, и сыщики продолжили путь.
– Так что это было? – вернулся к своему вопросу титулярный советник, когда они удалились шагов на сто.
– Сбросили кипу хлопка, а эти ребята его сейчас подберут, – пояснил шеф.
– Кипа – это такая шапка у евреев!
– А еще спрессованная хлопковая масса. Я в Ташкенте видел, как его пакуют.
– Едва она меня не задавила, – хмыкнул Сергей. – То-то бы посмеялись.
– Тихо. Видишь свет от фонаря? Это переезд.
Сыщики спустились с насыпи. Вскоре они оказались возле будки смотрителя. В окне горел свет, но занавеска была плотно задернута.
– Постучать и вызвать? – предложил грек.
– И кем назовешься? Почтальоном с телеграммой? – язвительно спросил коллежский советник.
– А дорогу спросить. Иду, мол, в Николо-Угрешский монастырь. Правильно али как?
