– Настя замуж выходит, – озабоченно сообщила жена.
– М-м? Кто?
– Настя…
– Какая Настя?
– Сережа! – Аня повысила голос. – Юрьева! Настя!
– Опять?! – насмешливо переспросил я, отрываясь от журнала.
– Ну… – жена пожала плечами и вздохнула, – вот, только что пригласила на свадьбу…
Я закрылся журналом и только потом ответил:
– Не пойду…
* * *
Когда меня приглашают на свадьбу, я испытываю оторопь. Да-да, натуральную оторопь. Лицо у меня при этом становится эдакое, кисло-вытянутое, перед приглашающим неудобно, честное слово, но поделать с собой я ничего не могу. И не потому, что я противник бракосочетания, нет. Сам по себе обряд значит только то, что значит. Он и она становятся парой, семьей, а не просто так, после дискотеки решили потрахаться… «испытать чувства» и т. д. Хотя многие со мной не согласятся, я все-таки останусь при своем мнении.
Тем более что на первых двух свадьбах Насти Юрьевой я уже присутствовал, и повторять сей эксперимент в третий раз у меня не было ни малейшего желания.
У меня, знаете ли, детская психологическая травма, можно сказать, на свадебной почве. Было мне лет восемь или десять, отправили меня родители к каким-то бабушкам в деревню, чтоб, значит, свежий воздух, травка, витамины и все прочее по списку. Н-да… Еще помню, картошка была, жаренная в сметане, есть ее невозможно, но все почему-то хвалили, а я был мальчиком вежливым, и мама меня учила есть все, что дают, и благодарить. Я давился картошкой, истекающей жиром, хлебал, закрыв глаза, горлом, чтоб не чувствовать вкуса, окрошку на настоящем деревенском квасе. О, этот квас! Киснущий в трехлитровых банках! А цельное молоко, прямо из-под коровки, я пить так и не научился, я его проглатывал, конечно, а потом бежал в кусты… Одним словом, мне было очень весело.
Что еще: неистребимый запах навоза, грязь, мухи, вечно пьяные мужики, горластые тетки, пыль и четырнадцатилетняя соседка, в которую я сразу же влюбился. Не будь ее, моя жизнь стала бы абсолютно невыносимой. А так я регулярно ходил на почту, звонил домой и на мамины вопросы неизменно бодро отвечал: «Да, мам, нормально все… ага, помогаю на огороде… нет, не ругают… домой пока не хочу».
Я не был ни маменькиным сынком, ни неженкой. Не хуже деревенских гонял на велике, умел плавать, и если удирал на речку с пацанами, то возвращался в бабкин дом в глубоких сумерках. Особого внимания на меня никто не обращал, разве только соседка Валя, чей образ поселился в моем сердце. Я даже курить пробовал, чтоб казаться ей взрослее, но Валя отругала меня, дала подзатыльник и сказала: «Если еще раз увижу, прогоню и больше никогда не стану с тобой дружить!» Ах, каким сладким показался тот подзатыльник!
У Вали была старшая сестра Света, лет девятнадцати, наверное, девица крупная, загорелая и существующая в своем, взрослом, мире. На глаза мне она почти не попадалась. Так, мелькала иногда, проходила мимо, не замечая нас, мелюзгу, сидящих на крыльце ее дома. Светка вальяжно шествовала к воротам, и под выцветшим ситцевым подолом ее сарафана мерно двигались упругие крупные ягодицы. За воротами ее поджидали парни на мотоциклах. Один из них был «ее». Так нам Валя объяснила. Этот парень в дом никогда не заходил. Приезжал, уезжал, увозил, привозил.
А потом что-то неуловимо изменилось. Валя стала очень суетливой, все бегала, торопилась, озабоченная такая. И мать ее бегала с таким же озабоченным видом, даже папаша как-то притих и казался не таким удручающе пьяным.
Вскоре я узнал, что у соседей готовится свадьба, потому что «Светка чижолая». Как готовилась свадьба: первым делом, конечно, гнали самогон, и к всепоглощающему навозному добавился сивушно-приторный запах, витавший над летней кухней соседей и веселыми дымными завитушками носимый над окрестностями. Светка и ее мать то и дело уезжали «в город», иногда прихватывали с собой Валю. Возвращались усталые, нагруженные тяжеленными сумками. Валя отмахивалась от меня, а я путался у всех под ногами и страдал от отсутствия внимания.
