Накануне двадцать третьего февраля, Римма Васильевна, еще
довольно интересная женщина, обладательница значительной фигуры и
не столь значительной пенсии, понуро брела вдоль кладбищенской
оградки.
Овдовела она не так давно, ее муж, дальнобойщик Николай,
отправился на встречу к прародителям, не дожив до заслуженного
отдыха буквально несколько лет, ожидаемо приведя в восторг, столь
взвешенным решением, Пенсионный фонд.
Около мощного памятника из мраморной крошки женщина остановилась
и взглянула на молодцеватый мужнин лик в обрамлении густых кудрявых
волос. Коля бодро и со свойственным ему оптимизмом разглядывал
вдову на фоне унылых окрестностей своего последнего пристанища.
Римма Васильевна деловито протерла гранит, выбросила завядшие цветы
из вазы и пригорюнившись уселась на скамейку рядом.
«На кого же ты оставил меня, Коленька?» – Римма Васильевна
горестно всхлипнула, приготовившись вдоволь наплакаться, мысленно
листая годы своего замужества.
Вспоминался, почему-то, один негатив, единичные позитивные
моменты совместной жизни с усопшим были плоские и неяркие и со
временем, полностью стерлись из памяти. Оплакиваемый Коля и
несколько притихших ворон на раскидистом орехе с интересом взирали
на происходящее.
«Ой несчастная я…, — продолжала женщина, но искренне
упиваться горем, почему-то, получалось не очень. — Продыху ты при
жизни мне не давал, кобеляка ты этакий…», — она еще раз всхлипнула
и обтерла сухие щеки платком, скорбеть по поводу кончины супруга не
получалось, жалко было, исключительно, только себя.
Иссиня-черная ворона с внимательно-печальными глазами, видимо,
тоже с тяжелой женской судьбой и гулящим мужем, из чувств бабьей
солидарности слетела с дерева и уселась на край стола рядом со
вдовой. Пронизывающий февральский ветер, тем временем, кружил над
кладбищем, нагоняя клочковатые тучи, в один миг, как сквозь сито, с
неба посыпалась густая взвесь воды и снега. Римма Васильевна
суетливо засобиралась и двинулась домой сквозь мокрую пелену,
костеря по ходу погоду, мужа, да и все свою жизнь. Ворона громко
каркнула на прощание и тоже поспешила скрыться.
«Вот нашелся бы мужчина хороший, — размышляла Римма
Васильевна, шлепая по размокшему чернозему, — Все же веселее было
бы, да и с деньгами полегче, только где взять то его, мужика
этого?».
Шагая по пустынной улице, вдовица мысленно прошерстила ближайшую
территорию и свой круг общения на предмет наличия «хорошего
мужика».
В зримом пространстве мужиков присутствовало ровно столько,
сколько их было в деревне сразу после войны. Одиноких — еще меньше:
безногий дед Григорий, Леха-йог, бегающий круглый год в одних
трусах босиком по поселку и люмпенизированный алкаш Геннадий
Анатольевич. Стайка мигрирующих бомжей, трудящихся в сезон на
помидорных плантациях местного фермера, в расчет не принималась,
летом и по праздникам приезжали еще несколько персонажей из
города.
Таким образом, перебрав все особи мужского пола, она пришла к
удручающему выводу, что еще не старой женщине, планомерно
разоряющей пенсионный фонд, в отличие от мужа Коли, не так просто
найти суженого.
Но нет ничего невозможного для дамы с фантазией и смекалкой, на
следующий день, аккурат на двадцать третье февраля, вооружившись
двумя парами хлопчатобумажных носков, она отправилась к соседу с
ограниченными возможностями здоровья весьма преклонных
годов.
«Не прокисать же в одиночестве», — решила Римма Васильевна,
твердой рукой отворяя калитку инвалида-долгожителя
Григория.
Судьба не полностью отвернулась в сей праздничный день от Риммы
Васильевны. За круглым столом под люстрой, с давно немытыми
плафонами, сидел безногий сосед на инвалидной коляске и еще
довольно молодой, но уже изрядно побитый жизнью мужичонка, с
въевшимся загаром, весьма тщедушного вида.
