«К
сожалению, все больше и больше я прихожу к мыслям о том, что моя
жизнь заключена в какую–то вереницу глупых, никчемных,
пустых, никому ненужных событий. Мне хочется орать от этих ужасных
мыслей, я хочу вцепиться себе в шею ногтями оттого, что все время
наталкиваюсь на холодную стену из безразличия, высокомерия,
оскорблений. С последним я, пожалуй, переборщила –
оскорблений нет, но все же…
Ай,
какие глупости я пишу! Все не так!
Они все
правы – мама, сестра, редактор, критики и друзья – я
бездарь, не умею связать и двух слов на бумаге. Я умею только
все портить. За что не возьмусь, все падает, разбивается, рушиться.
Например, я сегодня быстро спускалась по лестнице, проходя мимо
подставки, махнула рукой и разбила мамину любимую вазу. За столом
нечаянно пролила на юбку Софии кофе, и сделала самый глупый
поступок – я отправила рукопись в литературный кружок, прямо
накануне дня рождения мамы. Ну, не дура ли я? Конечно, дура! День
ангела испорчен! Все гости в сборе, а я сижу на заднем дворике в
конюшне и плачу. Закатываю тихую истерику на бумаге.
Истерика
у меня оттого, что под моим дневником лежит письменный
ответ. Мне сказали прямо – никуда не гожусь. О, глупая,
наивная девочка – ты испортила сто листов бумаги, в конец замучила
клавиатуру, что клавиши «эль» и «эм» теперь западают. Приходиться
выковыривать их ногтями. На что ты надеялась? Что тебя погладят по
головке и скажут: «как хорошо», «как замечательно», «пиши дальше»?
Нет, они просто промолчали. А моя семья спряталась за маской
по имени безразличие. Зато друзья говорили, как хорошо: «Давай
пиши, еще и еще». И хоть бы один из них сказал: «Одумайся, что ты
творишь?» Однако на то, и друзья, чтобы все у меня все было хорошо.
Наверно, их создали в противовес критикам, которые сказали мне о
том, «что» я на самом деле.
Ох,
кажется, выписалась. Стало немного легче. Эмоций чуточку убавилось
и слез больше нет. Сейчас посижу немного в конюшне и пойду к
гостям. Сегодня же самый прекрасный день – сегодня родилась моя
мама. К имениннице приехали родственники из Азии, Штатов, Польши.
К Софии тоже приехали гости. Молодые люди в основном,
однокурсники, еще ее подружки,…какие они ухоженные, красивые,
милые, женственные мне до них далеко. У них есть поклонники,
а мне почти двадцать, но парня у меня нет. Мне никто никогда не
дарил цветы, не писал валентинок, не приглашал на танец. Я
симпатичная, миленькая как говорит мама, но София считает, что быть
просто хорошенькой мало.
Мало, а
интересно, что много? Что именно понимать под словом «прекрасная
дева», как писал Толстой в своих очерках? Ох, опять пишу в дневнике
чушь. И еще шумная компания из дома рядом: орут, хохочут,
даже поплакать по–людски нельзя…»
Девушка
захлопнула зеленую тетрадь в толстой обложке и выключила фонарик.
Ей пришлось закончить писать, потому что неестественный свет
уже резал глаза, и они слезились. Выждав некоторое время,
пока глаза привыкнут к темноте, она поправила шелковое платье
и спрятала дневник в сумке для конной прогулки. Девушка уже
хотела выйти из конюшни, но ее остановил звук скрипящих
досок. Она замерла. Прислушалась. Звуки прекратились.
Воровато осмотревшись по сторонам, она пришла к выводу, что никого
в сарае нет. Однако минуту назад ей казалось, что кто–то дышал
спиной. Наконец, она обернулась – за спиной никого не
было.
Тихо
посмеиваясь над своей трусостью, она пошла к выходу, но до выхода
не дошла. Широкая ладонь зажала ей рот, а вторая рука ухватила за
затылок и толкнула к деревянной колонне. Лица человека девушка не
увидела, оно было в тени, зато она оказалась на свету – лучики луны
осветили левую щеку девушки. Мужчина сильнее схватил ее за волосы и
прижал к колонне. В ее нос ударил запах спиртного, одеколона,
пыли, солоноватый запах крови, потому что девушка укусила его за
ладонь. Нужно было действовать и чем быстрее, тем лучше и она
смогла оттолкнуть от себя.
