Сорок пять градусов жары, гул толпы, запах пота, дорогого
пластика и рекламных напитков, обещающих восстановить баланс
электролитов, а на деле вызывающих изжогу и сомнительные мысли о
смысле жизни. В глазах слепящие прожектора, в ушах рефери,
выкрикивающий счёт с безразличием автомата для выдачи талонов в
поликлинике. Всё как всегда. Всё, как должно быть. Я чувствую мяч,
я чувствую корт, я чувствую, как мышцы напряжены, словно натянутая
тетива. В этом мире всё просто: удар — движение — победа. Ни лишних
слов, ни лишних людей. Теннис — это дуэль, и пусть у меня в руках
не клинок, а ракетка, сути это не меняет.
Противница напротив — жёсткая, быстрые ноги, сильная подача. Но
я быстрее. Всегда была быстрее. Я знаю, когда она подаст, знаю,
куда побежит, вижу это в долю секунды раньше. Это опыт. Это
интуиция. Это, возможно, какой-то звериный инстинкт, но плевать. Её
подача — и я уже там, резкий рывок, удар, резонанс в запястье,
лёгкий хруст струн, и мяч летит точно в линию, раскручиваясь так,
что даже воздух визжит от боли. Гейм, сет, матч. Варвара Морозова
выигрывает, толпа ревёт.
Но я не слышу. Потому что в ту же секунду понимаю, что с ногой
что-то не так. Вскидка взгляда вниз — не надо, не смотри, но
слишком поздно. Колено, этот жалкий кусок плоти и хрящей, решило,
что на сегодня хватит. Оно кричит мне об этом яркой вспышкой боли,
и я понимаю, что лечу вниз. Всё происходит слишком быстро, но в то
же время растягивается на вечность: белая форма, облитая потом,
жёсткий корт, который неожиданно встречает меня так, будто его
покрыли каменной кладкой.
Стук сердца оглушает. Зрение плавает, в ушах белый шум. Я
пытаюсь встать, но тело больше не слушается. Где-то наверху
мелькают тени врачей, кто-то кричит моё имя. Варвара Морозова,
номер один, чемпионка, хищница корта. Лежит на земле. Беспомощная.
Впервые за всю свою чёртову жизнь.
Толпа кажется аплодирует. Только уже не мне.
***
Просыпаюсь от ощущения, что меня закатали в бетон и забыли
подписать, где вверх, а где низ. Голова гудит, будто внутри нее
поселился маленький, но очень амбициозный кузнец, который пытается
выковать мне новые мысли, но получается только грохот. Ноги ватные.
Не в том смысле, что они не слушаются — это-то ладно, фигня,
бывало. А в том, что я их вообще не чувствую. Будто отрезали и
забыли положить обратно.
Белый потолок давит на сознание. Дешёвые больничные стены пахнут
антисептиком и чем-то безнадёжным. Из коридора доносится мерное
"пик-пик" капельниц, шаги вялых медсестёр, кто-то чешет горло,
кто-то орёт, что у него больничный борщ хуже, чем в армии. Где-то
там, в другой жизни, которая ещё вчера была моей, люди живут,
работают, бегают по корту, играют в теннис, выигрывают турниры. А я
лежу. Как труп, только без права окончательно сдохнуть.
В дверь входит врач. Среднего возраста, с лицом человека,
который уже не переживает за своих пациентов, потому что за столько
лет привык к тому, что человеческие тела ломаются, а человеческие
судьбы ещё чаще. У него в руках планшет, в глазах печать приговора.
Я уже знаю, что он скажет. Ну давай, доктор, развлеки меня, может,
хоть удивишь.
— Разрыв крестообразных связок, — сообщает он, даже не
попытавшись сделать голос помягче. Видимо, в курсе, что у
спортсменов кожа толстая. Или просто думает, что мне уже всё
равно.
Я щурюсь, пытаюсь пошевелить ногой, и тут же от этого желания
хочу завыть, потому что боль пронзает меня, как разряд
электричества, через всё тело, во все кончики нервов, прямо в мозг.
Чёрт. Если бы в аду раздавали медали за самые глупые поступки, я бы
прямо сейчас получила золото.
— Ты восстановишься, но… — Врач делает паузу, слишком длинную,
слишком многозначительную, слишком ту, что я ненавижу.
