Дело № 1
Портсигар под подозрением
В тот четверг леди Августа Блэквуд собрала гостей на поздний чай в своём лондонском особняке в Белгравии. Повод? Как водится, безупречен: «вечер воспоминаний о Вене». Что на деле означало – собрать всех, кого давно не видела, обсудить, «кто с кем», кто «за», кто «против», и понять, почему это больше никого не забавляет.
Леди Августа сочетала в себе внешнее изящество и внутреннюю уверенность: неспешная походка, точные жесты и цепкий взгляд заставляли обратить на неё внимание – и, казалось, она могла удерживать его сколь угодно, пока сама не решала отпустить. Голос её был из тех, каким дирижёры обуздывают рассеянный к концу репетиции оркестр и с лёгкой улыбкой напоминают расшалившимся музыкантам, что значит piano, бросив: „Начнём сначала“. Удивительное сочетание доброй классики и безукоризненно выверенной модной свежести, безупречно подобранное для леди её «ранних» семидесяти лет, недвусмысленно намекало: она не желала сдаваться времени и уж точно не стояла одной ногой… в прошлом. Трость с серебряным набалдашником – скорее дань стилю, чем необходимость – подчёркивала в ней ту самую породу, которую, в нашем третьем десятилетии XX века, встретишь разве что в зеркале Букингемского дворца.
Примерно в тот момент, когда гостья из графства Кент спутала бисквит с салфеткой, внук леди Августы, Элджернон Блэквуд, испытал очередной приступ вежливой неловкости – чувство, которое он в последнее время ассоциировал исключительно с бабушкиными приёмами. Элджи, как называла его «grand-maman», воспитанник лучших интернатов и Кембриджа, начинающий адвокат и образец британской сдержанности – зачастую оказывался в растерянности перед её высказываниями. Леди Августа частенько ставила его в затруднительное положение, когда за званным обедом, например, заводила с подругами беседу о геополитике, честности представителей Лейбористской партии и счастливой смене корсетов на комбинации и бюстгалтеры. Переходы от одной темы разговора к другой были настолько стремительны, что бедный Элджи не успевал покинуть столовую, воспользовавшись одним из вежливых предлогов, которых за годы общения с любимой бабушкой накопилось великое множество.
Приёмы у леди Августы Блэквуд напоминали военные манёвры в декорациях оперетты – с тактической рассадкой гостей, тщательно выверенными репликами и миниатюрными закусками, скрывавшими в себе стратегические замыслы. Впрочем, самой хозяйке, как полководцу, позволялось нарушать чётко выстроенный сценарий – обычно в самый неподходящий, по мнению Элджи, момент.
В тот вечер в гостиной её особняка собралось не менее дюжины персонажей, способных взбаламутить застоявшиеся воды Ла-Манша уже только фактом совместного присутствия в одной комнате. Генерал Монтегю, обвешанная орденскими планками грудь которого напоминала королевскую библиотеку, гремел о «падении нравов и танцах после полуночи»; баронесса фон дер Ляйнен, всё ещё носившая траур по столетнему мужу, ушедшему пять лет назад из этого мира «так внезапно», сидела в кружеве, плотностью напоминавшем броню; а адмирал Дюваль тихо дремал в кресле, сохраняя видимость бдительности благодаря привычке, выработанной за годы службы – спать с открытыми глазами. Эту способность он приобрёл во флоте, но по-настоящему оценил в Адмиралтействе – где враг подкрадывался куда тише, но бил куда точнее.
Элджи наблюдал за этим парадом сквозь лёгкий туман пузырьков шампанского, позволив себе немного расслабиться – разговоры на таких приёмах, по крайней мере, не заводили его в галантерейные дебри. Но в этот момент…
Генерал Монтегю приблизился к хозяйке дома и, понизив голос, произнёс:
– Простите, дорогая графиня, но мой портсигар… он исчез. Я оставил его на консольном столике у окна, и теперь его там нет.
