Летние месяцы в начале третьего десятилетия XIII века от Рождества Христова на всей территории от берегов Балтийского моря до Буга, сплошь покрытой дремучими лесами, выдались очень знойными. Большие полноводные реки, питаемые бесчисленными ручьями и речушками, которые прорезывали во всех направлениях лесные массивы, стали пересыхать, и по окраинам прежде непроходимых топей, на открытых пространствах, где росла высокая сочная трава, начали пастись стада оленей, зубры и даже чрезвычайно осторожные туры, которые редко покидали лесные дебри. Спасаясь от бескормицы, травоядные звери нередко забирались даже в глубину болот, что было чревато трагическими последствиями – коварные трясины поджидали их там на каждом шагу.
Прежде в весенне-летний период дождей было много, деревья росли быстро, достигая гигантских размеров, и поваленные бурей великаны образовывали непроходимые дебри. Буреломы вставали стеной перед охотниками и служили зверям превосходной защитой от людей – разнообразные животные и птицы плодились в лесу в неимоверных количествах. В весенние разливы все это пространство превращалось в огромное пресноводное море, поросшее вековыми дубами, елями и соснами, а над ним неприступным островом высилась Пуща; она никогда не затапливалась. Обычно лесные обитатели укрывались здесь от половодья.
В дни большой воды в Пуще бурлила жизнь, которую трудно было представить более-менее цивилизованным племенам, живущим на берегах Вендского моря[1]. В брачный период древние леса днем и ночью оглашала перекличка многочисленных зверей; странные звуки – рев, хрип, вой, рык, вопли – неслись со всех сторон, заставляя вздрагивать даже видавших виды охотников с побережья, если им удавалось пробраться хотя бы на окраину Пущи. Идти дальше, в глубь чащоб, редко кто отваживался; это было смерти подобно.
Если чужака не загрызал какой-нибудь хищный зверь или не растоптывал дикий бык, то его в любой момент могла настигнуть стрела, пущенная из кустов твердой рукой размалеванного дикаря из древнего племени, название которого никто уже и не помнит. В Пуще жило и одно из племен ятвягов[2] – дайнава. Территория расселения ятвяжских племен – полешан, судавов и дайнавов – называлась Судовией. С юга ее ограничивали ятвяжские болота, на западе – Большие Мазурские озера, на востоке – река Неман, а на севере – Пуща, раскинувшаяся по среднему течению реки Шешупы вплоть до Немана. Рассмотреть мелкие ятвяжские селения, разбросанные по Пуще на большом расстоянии друг от друга, как островки в море, только не в синем, а в зеленом, можно было только с большой высоты.
Лишь осторожная звериная лапа да нога ятвяга могли добраться до таких селений. Подобно кунице или белке, идущей верхом по веткам деревьев, прыгая с бугорка на кочку, с кочки на пень или на корень дуба-великана, пробирались ятвяги звериными тропами от селения к селению. Вести войну в такой местности значило перебрасывать мосты, осушать болота, насыпать гати… словом, прежде всего, покорять природу. Но редко кто отваживался на это. Счастливыми были те времена для зверя, сильна была природа, великая глушь царила в древней Пуще.
Тем не менее входившие в силу киевские князья, покорив племена дреговичей, пошли далее на запад, где столкнулись, с одной стороны, с ляхами, а с другой – с ятвягами и литовцами. Чем закончился этот первый натиск славян, шедших с приднепровских равнин и высот в неведомый им лесистый и болотистый край, в вековечную Пущу, история не дает ответа. Скорее всего, завершился он бесславно. Затем начались более удачные походы князя Владимира Святославича. Он тысячами уводил ятвягов в полон, облагал их большой данью, а на месте истребленных лесов поселял своих людей.
