Ведунья из забытой пустоши

Жаннет

— Выходи, ведьма, — слышу я голос стражника раньше, чем открываются двери камеры. За время пребывания здесь из меня пытались выбить признания в занятиях колдовством.

Но я не сдалась и не призналась. Я ведунья, а не колдунья.

Самой идти трудно, руки и ноги закованы в кандалы, а на шее железный ошейник, всё это соединено вместе одной цепью, чтобы вести на убой, было сподручнее.

— Кому сказал, выходи, — раздражённо кричит на меня стражник, дёргая за цепь. Вцепившись в кровать, отказываюсь выходить.

Я знаю, что меня ждёт там, за стенами тюрьмы. Якобы милосердный церковный суд, который ещё никогда никого не оправдывал и костёр, на котором меня сожгут, как ведьму.

Вот только я не собираюсь сдаваться. Перед лицом смерти даже безобидные зверюшки обретают смелость льва. В моём случае отчаяние придаёт силы сопротивляться.

Два здоровых бугая волоком вытаскивают из камеры. Цепляясь за двери, выступы на стенах, я пытаюсь осложнить стражникам мою доставку к месту казни.

Закрываю глаза, когда меня вытаскивают на тюремный двор. Два месяца просидела в застенках без окон и дневной свет ослепляет меня. Требуется время, чтобы глаза привыкли к яркости дня. Вот только нет у меня этого времени.

Стражники под руки почти несут меня к месту суда и казни сквозь живой коридор зевак, любителей смертных приговоров.

Они пришли сюда развлечься и толпе очень не понравится, если меня оправдают. Судьи это прекрасно знают, и я знаю, что не уйду с площади живой.

Вот только проклятая надежда шепчет мне, что жизнь полна чудес и я тоже имею шанс на спасение.

— Нет, пожалуйста, умоляю вас, — умоляю я стражников, заливаясь слезами.

Случайно заметив в толпе знакомое лицо, я кричу что есть мочи:

— Скажите им, что знаете меня. Я ни в чём не виновата.

От надсадного крика саднит горло, от страха я почти ничего не соображаю. Кандалы на руках и ногах растёрли до крови кожу. Железный ошейник мешает, заставляя постоянно держать вытянутой шею. Тело колотит мелкой дрожью, ноги слабеют и не держат.

Стражники, тащащие меня на костёр безжалостно дёргают меня за руки в разные стороны, причиняя нестерпимую боль.

Бывший когда-то белоснежным воротничок платья мокрый от слёз, застилающих глаза. Не могу вздохнуть, воздух застревает в лёгких ледяным комом.

Боже, за что ты так со мной? Орущие со всех сторон люди, тянут ко мне руки, стремясь помочь палачу и убить меня ещё до начала казни.

— Гори в аду, ведьма.

— Убейте её.

— На костёр ведьму.

— Сжечь ведьму.

Каждый шаг даётся с трудом. Горло сжимает судорога, перехватывая дыхание. Задыхаюсь, хватая ртом воздух.

Из толпы кидают в меня камни и гнилые овощи, плюют в лицо. Я не могу назвать их людьми. Что с ними стало?

Господи, они же знают меня. Жили рядом, ходили по одним улицам. За что они так со мной? Вон булочница, у которой я каждое утро покупала хлеб, и она свидетельствовала против меня. А этот парень с перекошенной от ярости физиономией Вилли, мой бывший жених.

Все эти знакомые и незнакомые люди собрались здесь ради меня. Они пришли посмотреть, как я буду корчиться и умолять о пощаде, когда языки пламени будут лизать мои пятки, подбираясь всё ближе к волосам.

— Нет, — кричу я так громко, чтобы мой крик долетел до небес и заставил господа обратить свой взор на творящуюся внизу несправедливость. — Я ни в чём не виновата.

— Давай, иди, — дёргают меня за руки стражники.

Я упираюсь ногами, стараясь замедлить ход к неумолимо приближающемуся эшафоту, где меня уже ждёт палач и гора сухого хвороста вокруг деревянного столба.

Обливаясь слезами, кручу головой вокруг, ища хотя бы одно сочувствующее лицо.

— Люди, ну вы же меня знаете, скажите, что я не ведьма, — умоляю я толпу. Сделав отчаянный рывок, я выдёргиваю руки у расслабившихся стражников и подбегаю к дородной тётке, которая продавала мне молоко.