«Ветер Айко» – это не просто маленькая история одной девочки, потерявшей многое. Это скромное путешествие по закоулкам души и чувств, где воспоминания становятся такими же важными, как и окружающая реальность, что перевоплощается в осязаемый голос ветра, шум сливовых ветвей и запах морской соли.
Автор погружает читателя в тот мир, где важны не сами события, а то, как они откликаются в сердце. Здесь персонажей раскроют не только слова, но и размышления, и абсолютно каждая часть маленькой вселенной – кусочек идеально подобранного пазла, что нашел свое место в картине, описывающей боль утраты, хрупкость памяти и неожиданную силу любви, не исчезающую, но лишь меняющую форму.
Эта небольшая история о том, что даже в самой темной и ледяной пустоте есть место теплу, стоит только научиться слышать шепот тех, кого любишь, чувствовать тех, кто был рядом и обращать внимание на самые одинокие звезды, подмигивающие смотрящим из темноты.
«Нет в мире ничего печальней,
Чем радость в жизни обрести,
Но на секунду взгляд свой отвести
И, повернувшись снова, осознать,
Что больше тебе нечего терять,
Ведь рядом уже некого обнять,
Некого за все благодарить,
И не с кем свою радость разделить.»
Глава первая: Знакомый шелест.
Воздух в маленьком доме у подножия гор пах японским кипарисом, старостью и рисовой кашей. Саори лежала на футоне, прижимая к груди сверток из индиго-синей ткани. Внутри шевелилось что-то теплое, хрупкое, пахнущее молоком и будущим. Новорожденная дочь спала, а Саори смотрела в крошечное личико, словно читала судьбу по ведомым только ей знакам.
– Айко Танака… – прошептала она, и имя гулом растворилось в полумраке комнаты, смешавшись с тиканьем старых настенных часов. – Айко, значит – Дитя любви… Теперь это твое имя.
За окном, в саду, где цвела белая слива, шелестел ветер, лаская стволы деревьев, перебирал листья, словно страницы священного писания, он просачивался в щели старых ставень. Природа пела о великой грусти, зная: у женщины на футоне осталось не так много времени. Болезнь точила ее изнутри, как червь точит спелую муху.
«Ты растворишься в звездном небе, но я останусь…» – прошелестел Ветер, и ставня тихо ахнула. – «Останусь в трепете листвы. В дыхании твоей дочери».
Дверь скрипнула. В комнату вошел Хирото, неся запах дождя и жженной сосны. Его руки, шершавые от работы на верфи, неловко коснулись одеяльца.
– Как она? – спросил он, глухим от усталости голосом.
– Спит. Но когда открывает глаза… – Саори провела пальцем по бархатистой щеке младенца. – …Ее глаза, как небо перед бурей. Чистые. Бездонные. Голубые. Я никогда не видела таких…
Хирото наклонился и Айко приоткрыла веки. В радужках дочери, голубых и влажных, отразилось его растерянное лицо, дымчатые горы за окном, весь этот хрупкий мир. Ветер, теплый и настойчивый, снова ударился о ставни.
Хирото вздрогнул.
– Опять сквозняк. Пора заделывать щели…
– Не сегодня, – мягко остановила его Саори. – Пусть дышит дом. И я хочу еще немного подышать.
Она знала. Знакомый шелест, легкая дрожь воздуха на лице ребенка – это Ветер передает свое благословение. И прощается.
Айко проснулась под утро. Первое, что она ощутила – движение. Над ней колыхался синий полог кроватки, будто небо опустилось, чтобы поближе разглядеть ее. Потом пришел запах: сладковатый дым, влажная земля, что-то горьковато-приторное и… Родительская нежность. Не рука матери. Не прикосновение отца. Но что-то невесомое, невидимое, что обвивало ее, как шелковое покрывало.
«Я всегда буду рядом…» – прошелестел Ветер за окном.
Младенец агукнул в ответ. Ее широко открытые голубые глаза ловили свет из окна. Там, за бумажными створками сёдзи, танцевали тени веток сливы. Они рисовали на полу причудливые иероглифы. Жизнь… Смерть… Ветер…
