Осенью Розенвилль был известен как земля листопадов и золотых садов. Этот милый край, на чьем гербе были изображены ветви клёна, дуба и яблони, как народные символы, находился северо-восточнее королевства Грандсбурга и, несмотря нас свою протяженность, по большей части всё же располагал места для богатых ферм и усадьб. Самую большую долину усадьб, не получившую официального названия, местные величали Медовыми Яблонями: все дома, находившиеся в ней, утопали в бесчисленных яблоневых садах, а те, кто проживал здесь, после сбора урожая твердили, что яблоки их «слаще любого мёда». Однако не только этим, право, известны были Медовые Яблони; поговаривали, что где-то там, за их лесами и дикими садами, уже давно проживал великий сказочник, написавший немалое количество прекрасных произведений для детей. Он не принимал гостей, нечасто выходил к усадьбам, лишь сидел в глуши и писал сказки, тем самым только подтверждая народное мнение о том, что все розенвилльцы – скромные, по большей части замкнутые люди, высоко ценящие свой собственный покой.
Кроме того, считалось, что Розенвилль также был домом для многих писателей и поэтов, и так вышло, что все они, по своему обыкновению, лелеяли в своих романах и стихотворениях прелести местной осени и яблоневых садов. На дворе как раз стоял убаюканный колыбельною сентябрь, когда всё вокруг словно желало быть запечатлённым на картине. Если в столице Уотерберге могли стоять настоящие дворцы и замки, принадлежащие былым королям, то провинциальный город Сент-Габриэль, примостившийся на самом севере государства, являл собою всё то, что обычно приходят людям на ум, когда они слышат «Розенвилль»: скромные домики, аллеи клёнов, тихие старинные улочки, прилавки, всегда полные садовых яблок, баночек кленового сиропа и кукурузы, сельские церкви и ласково шепчущие воды реки Айне. Иногда на улицах встречались вывески с изображенными пером или чернильницей; под таковыми обычно находились дома издательств, мастерские, литературные клубы и заведения для вечеров поэзии, особенно популярные развлечения в Розенвилле: не только в столице, но и почти во всех городах, включая провинциальный Сент-Габриэль. Поэтичное здесь искусно переплеталось с приземленно-обыденным, будь то городская жизнь, текущая в единении с любовью к уютным улицам и аллеям, или деревенская жизнь, обоготворенная сельчанами за близость к природе.
Из недалёких усадьб в город приезжали повозки с урожаем, который собирали хозяева усадьб и простые, живущие за холмами фермеры и который услужливо привозили извозчики. Именно осенью, в период, воспетый поэтами, в Розенвилль приезжало много гостей, и даже в городке Сент-Габриэль в такие дни было многолюдно. Прельщало и то, что ни столицу, ни остальных городов в Розенвилле не коснулась война. Всё продолжало течь в этом краю неспешно и спокойно, как течёт мёд; недаром народная песня, исполняемая волынками и барабанами, называлась «Дом, милый дом».
Старый паровоз, со стуком съехав с холмов, проехал вниз, к станции Сент-Габриэля, и раздался сигнальный гудок. Первым с паровоза сошёл один юный картограф с чемоданом в руках. У него также имелась маленькая карта, которой он уверенно следовал, проходя из одного места в другое. Возле городских ворот его встретил старик, который согласился подвезти юношу на своей повозке к месту назначения. До Медовых Яблонь, куда он отправился, путь был всего в двадцать миль. Дорога простиралась через сжатые кукурузные и пшеничные поля, уже заставленные копнами собранного сена. Сама по себе долина, куда направлялась повозка, представляла собой большой лес, над которым сплетались ветвями два ряда огромных разросшихся яблоневых садов. Над головой был один сплошной полог из ветвей, слышно сбрасывающих периодично с себя свои переспелые яблоки наземь, а вдоль дороги среди молоденьких зелёных лесных деревьев уже вовсю багровели и золотились шумящие клёны. На пути шли сначала фермы, деревянные дома которых были похожи друг на друга, как братья: окрест них бегали выпущенные из курятника куры и пушистые цыплята, в глуби их убранных к осени садов покачивались на ветру чучела с тыквенными головами, а на ближних лугах паслись фермерские лошади, вольные и покойные; вечером батрак гнал их по склону холма обратно в конюшню, а до сей поры они ходили между солнечных лучей и, окружённые природой, довольствовались холодной водой из ручья, текущего из леса через все фермы, и лакомились ещё где-то свежими луговыми травами.
