Вдох. Морозный воздух режет горло, обжигая разгоряченную глотку. Белое марево, хрупкое от холода и ветра, ломкими пальцами обхватило землю и небо, не в силах ни удержать, ни отпустить сущее. Его хватка сжимается, крошится самое тело неживого и немертвого Деда, хозяина Зимы, и воздух наполняют миллиарды острых льдинок, столь же прекрасных, сколь и смертоносных. Ни жертва, ни сила, ни дух не могут противостоять царству вековечного сна. Именно в такие дни старики уходили в лес, чтобы еды хватило до первых теплых дней.
Человек ковыляет через поле, на каждом шагу теряя и вновь ловя хрупкое равновесие – сугробы хватают его за ноги, тянут вниз и вбок. Под тяжелой шубой потоки пота пропитали рубаху из плотной шерсти, шапка давно потеряна и забыта. Ледяная неподвижность жжет кожу, заползает за шиворот тонкими, вкрадчивыми пальцами. Все бесполезно. Смирись. Останься. Замри, как сосны под белым одеялом, как серое, низкое небо, как редкий сухостой, торчащий из-под нетронутого покрова на краю чащи. Здесь нет ни света, ни тьмы, только сумрак и край горизонта, сливающийся с облаками. Останься.
Вдох. Человек паникует, неловко взмахивает руками и заваливается на бок. Снег целует открытую кожу, любовно замирая на волосках предплечий. На мгновение голову заполняют враждующие между собой образы, свивающиеся, как корни под старой сосной. Так падал он в сугроб мальчишкой, хохоча и размахивая руками. Так ныряли в снежные шапки на колядки, норовя утянуть за собой хохочущую девчушку в нарядной шубке. Так выходил он в поле, падал и смотрел в ночное небо, каждый раз удивляясь звездным россыпям. Если его не убьет холод, это сделает страх. Ум всеми силами пытается укрыться в воспоминаниях, забыть о погоне.
Человек, кое-как встав на четвереньки, бросает неловкий взгляд на опушку – из бора выходит огромная, едва различимая тень. Ей здесь не место, ведь все медведи давно уже спят в своих тесных берлогах. Они видят сны, в которых реки полны рыбы, а кусты гнутся от налитых соком ягод. Им нечего делать в этой гиблой пустыне, где никогда не бывает солнца. Человек все еще пытается встать, неуклюже ворочаясь в свежем пухляке. Теперь его глаза прикованы к надвигающемуся зверю, как будто плывущему над снежным морем.
Вдох. Здесь не может быть хозяина леса, но он есть. Это не шатун, отощавший и злой, чья шерсть висит свалявшимися клоками. Нет, это сильный, большой, тяжелый зверь, дитя изобильного лета, неспешно бредущее к заплутавшему страннику. Медведь спокоен и ленив, плавные и уверенные движения сочатся могуществом, первородным правом быть именно здесь и сейчас. Человек выпрямляется в отчаянном последнем порыве, коротким движением запахивая шубу как можно плотнее. Он достает нож. Его руки невыносимо дрожат, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. За спиной у надвигающейся тени сосны чуть скрипят, качаясь на ветру.
Семен открыл глаза и застонал. Комната пахла пылью, теплом и застоявшимся воздухом. В окно сквозь голые ветки помаргивал оранжевый глаз фонаря, отбрасывая на стены узор из множества переплетенных линий. Пол безжалостно давил на бок, плечо и бедро – казалось, что лежишь прямо на костях, минуя все промежуточные слои мышц, жира и кожи. Гравитация очевидно ненавидела Семена, а он в свою очередь хотел стать плоским, как камбала. Голова болела, горло пересохло и саднило. Чудовищно хотелось пить, а вот сил встать и пойти на кухню не наблюдалось. Оставалось только тупо моргать, раз за разом надеясь, что вот сейчас-сейчас, и что-нибудь обязательно поменяется. Или забытье, или импульс воли, или заботливые руки… Перекатившись на спину, Семен отдался накатившему потоку сознания – кислотная волна видений ударила по нему, размазав остатки личности в растекающейся кровавой луже.
