Рассвет он встретил на крыше старого здания пожарной команды. Влажная от росы, ледяная до ломоты в пальцах, коленях и пятках жесть условно привязывала к реальности. Небо удивительного, жемчужного оттенка никак не могло определиться, будет дождь или нет. Ветер стих, словно ожидая его решения.
Замерзшие руки не слушались, скобы лестницы норовили выскользнуть, тело сотрясала мелкая, противная дрожь. Перед тем, как подняться на крышу, он разулся – босые ноги лучше ощущали, куда можно ступить и меньше скользили. Теперь завязать шнурки не получилось, и кроссовки мешали бежать в полную силу, норовя слететь.
В прихожей он стянул свитер и джинсы, швырнул на пол. Босиком прошлепал в ванную, включил горячую, ледяную, снова горячую… Растерся несвежим полотенцем, вывалился в коридор. Из темного, старинного зеркала глянули совершенно сумасшедшие, горящие лихорадочным огнем глаза на исхудавшем лице.
Дрожь уступила место изнеможению. Он открыл холодильник, отсутствующий взгляд скользнул по скудным запасам, чуть дольше задержался на бутылке Leffe. Не сейчас.
Простыни в несвежести не уступали полотенцу. Он рухнул ничком, неподвижно пролежал около получаса. Сон не шел.
Смартфон задрожал и пополз к краю тумбочки. Он поймал его в последний момент.
– Дан, где тебя черти носят?
– Чего тебе?
– Вечером туса намечается в «Подлянке». Придешь?
– Не знаю.
– Зануда!
– Пока, Буз.
От усталости слегка тошнило и покачивало. Он побрел в мастерскую. Волчица смотрела с полотна как живая. Всадница, намеченная несколькими штрихами, низко пригнулась к холке. Тонкая рука отводила мешающую пути ветку.
Лучше бы он нарисовал танк. Или тигра. Или ветер.
Карандаш послушно лег в пальцы, стал их продолжением. Он знал, какое у нее будет лицо, какое выражение. Нос с горбинкой, внутренние уголки глаз опущены, наружные, наоборот, подняты. На шее небольшая родинка, скулы высокие и четко очерченные. Волосы иссиня-черные, точно вороново крыло. На руке – кожаный браслет с металлическими вставками.
Работа затянула точно в омут. Может, на час, а может и больше. Он точно умел ловить момент, когда карандаш делается чужим, непослушным, деревянным. Тотчас отступил от мольберта, выронил ненужный больше инструмент.
Она смотрела прямо в душу, испытывая и поощряя, обещая и не подпуская. Почти живая, почти настоящая. Гораздо более живая и настоящая, чем несколько часов назад.
Смарт снова зажужжал. Он невольно вздрогнул.
– Опять работаешь?
– Да.
– Придурок, ты хоть пожрал?
– Не твое дело.
– Нормальные мудилы курят травку и пьют. На крайняк ширяются и нюхают. А ты у нас эстет. Умудряешься себя гробить без помощи вспомогательных веществ, одной силой мысли.
– Все сказал?
Он нажал отбой машинально, не успев подумать. В кухне тяжело опустился на табурет, облокотился на покрытый липкой клеенкой стол. С отвращением, через «не хочу» сжевал кусок черствого хлеба с сыром. Запил водой из чайника. Прислушался к себе. Сна ни в одном глазу.
Вышел в прихожую, надел толстовку и чуть влажные кроссовки. Распутал проводки наушников.
