Сентябрь нагрянул, как всегда, нежданно. Вчера еще можно было носиться вдвоем с братом Димкой по пыльному, в солнечных пятнах, двору, часами качаться на качелях и выманивать из подвала бесхозную кошку Дуську, тоже пыльную, мурчливую, вечно голодную. А сегодня оказалось, что надо подниматься ни свет, ни заря и топать на линейку.
Димке тоже топать, но в садик, вставать на час позже. Везука мелким.
На голубом утреннем небе – тонкий серпик месяца. Впереди – Машка Березовская, соседка по парте. Здоровенные Машкины гладиолусы лезут в лицо, щекочут так, что хочется чихнуть. Кажется, они больше самой Машки.
Воротник форменной рубашки натирает шею, уродливые ботинки – пятку. Почему-то только одну.
Где-то там, далеко, на другом конце футбольного поля, бубнит директор. Он каждый год бубнит, и каждый год не слышно, что.
– Вик! Да Викинг же!
Друг-приятель опоздал на линейку и теперь басил откуда-то из задних рядов театральным шепотом.
Вик завертелся. Аннушка шикнула, дернула за рукав:
– Воронов, стой спокойно!
Не оборачиваясь, он медленно отступил назад, в чужие податливые тела. Кажется, наступил кому-то на ногу.
– Андрюха, привет.
– Блин, я опоздал, чего тут?
– Да как всегда.
– Воронов!
Сзади приветственно дернули за куртку, он сунул за спину руку, с кем-то поздоровался. Может, и с Андрюхой.
Вместе с месяцем светило солнце, прямо в глаз. Гладиолус качнулся, снова ткнулся в нос. Вик не удержался, чихнул. Машка покосилась, но исчадие своё не отодвинула. Белый бант, белые колготки, очки, ростовой гладиолус. Образцово-показательная отличница.
– Машка!
– Воронов! – Аннушка обернулась, сделала страшные глаза.
– Машка, убери монстра своего!
– Какого монстра?
– Букет.
– Куда?
– Куда-нибудь.
Теперь не щекоталось, зато полностью перекрылся обзор. Ну и фиг с ним, нечего там видеть.
Сколько можно-то? Ага, вот оно, долгожданное. Тоже не слышно, но выучено за столько лет наизусть:
«Буквы разные писать тонким пёрышком в тетрадь
Учат в школе, учат в школе, учат в школе
Вычитать и умножать, малышей не обижать
Учат в школе, учат в школе, учат в школе.»
Ага. Учат. Кажется, на этом месте полагается испытывать приступ умиления, у Аннушки вон какая одухотворённая морда лица, того и гляди расплачется.
Почти всё. Сейчас самый рослый из десятого… тьфу ты, из одиннадцатого, прогарцует с первоклашкой на плече, и всех поведут на классный час.
Десятилетку превратили в одиннадцатилетку в прошлом году. Вышло прикольно – окончив седьмой класс прошлой весной, этой осенью они пошли сразу в девятый.
Приятель протолкался наконец к Викингу. Улыбка до ушей, круглое лицо и глаза, широкие скулы, чуть курносый нос, непослушные вихры на макушке.
– Слушай, давай…
– Воронов, сюда встал. И только попробуй мне!
Да е-мое, нет, только не за руку с девчонкой, да еще с Таволгой!
– Чего я сделал то?!
– Начинаем двигаться после девятого «А». Не отставать!
Мелкая, шустрая, вертлявая, длинноносая Таволга похожа на щегла. Зеленые глаза с сумасшедшинкой. Рот огромный, как у лягушонка, уши лопоухие. Одно слово – заноза в заднице. Он глянул недовольно. Она улыбнулась в ответ. Губы потрескались, верхний справа зуб со щербинкой. Что-то в ней поменялось за лето. Что, интересно? Загорела?
– Привет, Викинг. Рассказывай, где был-пропадал?
– Дома, – буркнул он нехотя, провожая хмурым взглядом обтянутый черной юбкой обширный зад и кокетливо повязанную пеструю косынку Аннушки.
– Что, всё лето?
– Нет, еще в Анапу на три недели ездили.
– И как там, в Анапе?
Вот привязалась. Лицо, словно в ореоле света – солнце подсвечивает сзади взъерошенные ветром волосы. На скулах – конопушки.
– Жара, медузы, шторм один раз был.
– Медузы, круто. Тебя жалили?
