1
Железнодорожные пути предупреждающе вибрировали. Солнце
скатывалось за густеющие на горизонте кучерявые тучи и слепило его
выцветшие глаза. Но он не моргал. Он наслаждался болью и слезами,
что текли по грубой смуглой коже и терялись в колючей неухоженной
щетине. Они пытались защитить его, но ему не нужна была ничья
защита. Он ничего не боялся. Не боялся ослепнуть, не боялся, что
скоро по рельсам с грохотом промчится очередная электричка, унося
прочь суетливых и никчемных людей. Он даже не боялся оглушительного
звука воющей сирены, хотя знал, что полицейские машины могли искать
именно его.
Его сухие руки заметно дрожали от тремора. Огрубевшие пальцы не
находили успокоения и без устали теребили край черного потрепанного
портфеля. Он пытался обмануть себя, убеждая, что не болен, ведь он
не может быть болен даже такой ерундой. У него еще слишком много
дел: слишком много не излеченных душ, помочь которым никто, кроме
него, не сможет.
Вот, например, она - его новая пациентка.
Он с легкой отеческой улыбкой на потрескавшихся губах щелкнул
застежкой на портфеле, заглянул внутрь и подцепил дрожащими
пальцами единственный крохотный предмет внутри большого
пространства.
Солнце проиграло борьбу стремительно растущим тучам, но закатный
сумрак еще не сгустился, а он все еще слезящимися глазами
рассматривал потрепанную фотографию, с которой счастливо и чуть
устало улыбалась девушка с большими карими глазами и тонким шрамом
под нижней губой. Ее миловидное лицо с едва заметной россыпью
веснушек и тонкими морщинками возле глаз наверняка притягивало к
себе взгляды людей. На снимке она сидела прямо на траве, смотрела
куда-то за объектив камеры и смеялась над шуткой фотографирующего
ее человека.
- Ты была такой чистой.
Он сам не понял, произнес это вслух или просто подумал. Ему было
все равно. Если бы кто-то сейчас находился рядом с ним, то
наверняка сбежал бы прочь, придя в ужас от выражения на его
лице...
Тяжелый пассажирский состав с грохотом пронёсся по рельсам,
унося в даль последних полуночных пассажиров, а земля вокруг
испуганно задрожала. От поднятого порыва ветра оставленный на
щебенке снимок с улыбчивой незнакомкой попал в ловушку и загнанно
заметался из стороны в сторону. Девушка на нем все еще улыбалась,
навсегда оставшись в моменте, когда фотография была сделана, но
после этой ночи, её улыбка больше не радовала мир.
Очередной поток воздуха не пожалел тонкую бумажку, с размаху
бросил её под тяжелые колеса. Секунда и в воздух взметнулись
мельчайшие клочья, которые уже никто и никогда не сможет сложить в
одну картинку.
***
Обида и злость скручивали внутренности, причиняя почти
физическую боль. Ярость загнанной птицей колотилась внутри, и
только природное упрямство, доставшееся от отца, не позволяло
невысокой черноволосой девушке в строгой полицейской форме
сорваться и закричать.
- Почему меня переводят? – тонкие губы были сжаты, а короткие
ногти с бесцветным маникюром оставляли ссадины на ладони внутри
сжатого кулака
- Как будто ты не знала, чем все закончится. - высокий мужчина в
годах устало потёр виски и отпил воды из стакана. - Чем ты думала,
когда пыталась открыть дело на Довича?
Глоток получился судорожным, и пришлось растягивать сжимающий
мощную шею галстук, чтобы не задохнуться. Девушка поджала губы и
сдвинула на лбу брови.
- Буквами закона я думала! - рявкнула она: - Того самого, где
написано, что можно делать, а за что нужно отвечать!
- Герман - сотрудник полиции, и сама знаешь, чей сын! –
полковник повысил голос и тяжело выдохнул. Сердце и так подводило,
а этот чертов глоток не в то горло совершенно лишил возможности
нормально дышать. Пришлось расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке:
- Я прошу тебя, Влада. Хватит спорить. Ни ты, ни я уже не можем
ничего изменить.
