Август перевалил за середину.
Он лениво остывал, словно позабытый на подоконнике свежезаваренный чай. Неумолимо и безжалостно последний месяц лета катился к своему закату.
Август еще, конечно, полыхал багровыми закатами, проливался звездными ливнями, окутывал мягким теплом. Он даже порою, спохватившись, одаривал невыносимою жарою, но таких дней становилось все меньше и меньше. Жара все чаще сменялась ровным теплом, который, достигая пика в полдень, к вечеру отдавал прохладою и свежестью.
Еще далеко было до холодных ветров, летящих по воздуху серебристых паутинок, липких молочных туманов и нудных бесконечных дождей, но уже во всем чувствовалась недалекая осень.
Маруся, которую с детства все называли на разные лады, Мусей, Маняшей или Маней, едва разлепила глаза. Жутко хотелось спать, но, привыкшая к порядку, она обреченно вздохнула, медленно опустила ноги на пол, посидела, пытаясь привести голову в рабочее состояние, и, сладко потянувшись, встала, наконец, с кровати.
Вчера, пятнадцатого августа, ей стукнуло тридцать. Кажется, немало?..
Маруся подошла к зеркалу и поморщилась. Оттуда на нее глядела худощавая молодая женщина с тонкой талией и длинной шеей. Рыжая, веснушчатая и большеглазая, она больше походила на подростка, чем на взрослую даму.
– Господи, и в кого я уродилась такой безличной, – Маруся скептически поджала губы.
– Эй, эй, – из кухни тотчас же выглянул озадаченный отец, – кто тут на мою дочь наговаривает? Безличная – это какая?
– А вот такая, – она ткнула пальцем в свое зеркальное отражение. – И это я еще, заметь, мягко выразилась! Ни кожи, ни рожи… Фу! Просто рыжая лягушка! И не спорь, ты прекрасно знаешь, что я права!
– О! Ну, и понесло же тебя! Однако, глупости все это, – отец подошел ближе. – Во-первых, лягушка, сбрасывая кожу, всегда становится в сказках принцессой, во-вторых, рыжих лягушек не бывает. У тебя, Мусенька, выдающаяся внешность.
– Ага! Выдающаяся… Как бы не так! Рыжая, конопатая, лупоглазая. Уж постарались вы с мамой на славу, нечего сказать – одарили внешностью!
– Знаешь что, – развел руками Павел Петрович, – у каждого, милая, своя правда! Мои аргументы такие: во-первых, на вкус и цвет товарища нет. А во-вторых, рыжие женщины всегда были на вес золота, ценились во все времена, потому что в них есть что-то загадочное, непостижимое и мистическое. Колдовская внешность!
– Ну, все, завел свою песню, – дочь хмуро глянула на отца. – Перестань, папа, я тебя умоляю! Нашел красотку… И, между прочим, я уже совсем взрослая и трагедию из своей внешности не делаю. Что есть, то есть – ничего не изменишь!
– Все, все, все, – Павел Петрович примирительно поднял руки. – Не хочу спорить с утра пораньше, это дурной тон, но остаюсь при своем мнении. Для меня рыжие женщины – вечная непостижимая загадка! Тайна, покрытая веснушками… – он захохотал, довольный своей шуткой, но тут же осекся, заметив расстроенный взгляд дочери. – Ну, ладно, ладно… Не хмурься, тебе не идет! В общем так… Ты иди, Муся, завтракай, а я отправляюсь в институт. У меня сегодня лекционный день, а потом заседание ученого совета. Так что я до вечера занят, а ты, надеюсь, скучать не будешь. Позволь поинтересоваться твоими планами.
– А я, между прочим, тоже не бездельница. У меня прием в поликлинике с двух часов.
– Отлично, – одобрительно кивнул Павел Петрович. – Значит, разбегаемся по рабочим местам, – Он нежно чмокнул дочь в щеку. – Все, до вечера.
– Ой, постой-ка! А ты позавтракал? – спохватилась Маруся.
– И позавтракал, и даже с утра просмотрел некоторые курсовые работы. Я-то с пяти утра на ногах, не то что некоторые сони, которые спят до обеда!
