Морские волны набегали на берег и
откатывались назад, шелестя округлой галькой. Белая чайка, важно
прогуливавшаяся вдоль кромки воды, каждый раз вспархивала и с
криком отлетала назад. Я наблюдал за терпеливой птицей, но думал о
своём.
Бирюзовый цвет волн будил
воспоминания, которые я раз за разом гнал от себя. Только я опускал
веки, как видел удивленно распахнутые глаза с длинными ресницами, и
слышал нежный голос, зовущий меня.
Сердце сжалось, к горлу подкатил
комок.
– Я скучаю по тебе, – невольно
вырвалось у меня, но я тут же оглянулся: не услышал бы кто.
Нельзя! Ни думать, ни представлять,
ни говорить об этом нельзя. Табу! События и чувства, спрятанные за
семью дверями и запечатанные семью замками.
Недавно я прочитал, что в европейских
странах много веков подряд бирюзу воспринимали как талисман,
приносящий удачу. Моя встреча с этим волшебным цветом обернулась
непреходящей тоской и отчаянием.
Я встряхнул головой и надел солнечные очки: так море становилось
темным и мрачным под стать моему настроению, которое сегодня вообще
было ни к черту. Очередной визит к светилу медицинской науки принес
только горькое разочарование и усилил мое желание помахать рукой
этому миру.
– Угу! – бормотал седой доктор в
израильской клинике и качал головой, разглядывая мои снимки. – Ага!
Хм!
– А точнее вы что-то можете сказать?
– нетерпеливо прервала его хмыкание мама.
Все эти годы она не отходила от меня
ни на шаг. Я был благодарен ей за внимание и заботу, но... Боже
мой! Как меня душила эта опека! Если раньше я мог как-то
сопротивляться ей, то сейчас...
Я судорожно вздохнул и опять
посмотрел на чайку. А она поднялась ввысь, а потом резко кинулась в
волну и взмыла в воздух. В ее клюве трепетала серебристая
рыбешка. Прямо как я сейчас: вроде бы жив, но в то же время в
плену.
– Антоша, хочешь сок? – крикнула мама
преувеличенно бодрым голосом. Она последнее время только так со
мной и разговаривала.
Я обернулся и прищурился: даже сквозь
очки лучи южного солнца били прямо в глаза. Мама стояла на
веранде виллы, которую родители сняли этой осенью, чтобы
оставаться рядом со мной, пока я прохожу очередное
обследование.
А зачем? И так все ясно. Сколько раз
за эти годы вспыхивала и гасла надежда. Я больше не хочу. Устал.
Нет желания бороться и страдать.
– Нет, – ответил я.
– Ты помнишь, что мы планировали
прокатиться на яхте?
– Да. Хорошо. Я подожду вас на
причале.
Я нервничал. Впрочем, в последние
годы это было моим обычным состоянием. Я кричал, капризничал,
требовал к себе внимание, как маленький ребёнок, но не мог
избавиться от душевной боли, которая просто душила меня,
выворачивала наизнанку желудок и отключала мозги.
«Соберись, соберись! – приказал себе
я. – Сегодня твой шанс вырваться на волю».
Родители показались через несколько
минут. Охранники волокли сумки со снаряжением и продуктами. Мама
шла налегке и с кем-то разговаривала по телефону. У отца на плече
висел этюдник, в руках был чемоданчик с красками: он никогда не
изменял своим привычкам.
Они приблизились. Отец тронул
меня за плечо и сказал:
– Я сейчас отнесу это на борт и
помогу тебе.
– Хорошо, – кивнул я, но мне было все
равно.
Я проследил за ними взглядом и
положил пальцы на рукоятку. Моя Меура плавно тронулась с места.
Отец услышал звук мотора, бросил на доски причала этюдник и кинулся
обратно. Он встал на пути, расставив руки.
– Антон! Не смей! Это опасно!
От яхты бежала мама. Она смешно
перебирала стройными ногами в коротких шортах, но я даже не
улыбнулся: я устал от опеки и от этой жизни.
– Пап, хватит! Я сам.
– Не дури!
– Отстань от меня! – закричал я,
чувствуя приближавшуюся истерику.
– Ребята, сюда! – позвал отец
охранников. – Антон, хватит! Я знаю, тебя расстроили известия, но
это ещё не конец. Я читал, что в Америке...
