Свет пробивался сквозь веки – не резкий, как от потолочной лампы в квартире, а мягкий, тёплый, будто ласковое прикосновение рассвета. Он не ослеплял, а согревал, обволакивал, как тонкий туман, отливающий золотом. Сквозь закрытые глаза чувствовалась его подвижность – колебания света от листвы за окном или ползущих облаков. В комнате стояла тишина, но не мёртвая, как в бетонной коробке мегаполиса, а живая – полная дыхания утреннего мира.
Запахи были первыми, что ударило в нос. Пронзительные и настоящие. Не парфюмированный аромат освежителя, не выхлопы с улицы – а густой, насыщенный запах сена, недавно собранный. Сухая, тёплая пыль полей. К ней примешивался древесный дым, тянущийся тонкой струйкой из печи или очага. А под ним – терпкий, почти горький аромат трав, будто из старинной травяной лавки. Ромашка, полынь, зверобой, лаванда – знакомые, но в десятки раз ярче, чем в пакетиках из аптеки.
Воздух – прохладный, свежий, влажный, как бывает только ранним утром в деревне. Он врывался внутрь сквозь ткань на окне, проносил с собой холод росы и тонкий след дождя, что прошёл где-то ночью. Где-то далеко кричала птица – не чайка, не голубь, а что-то иное, с переливчатым криком, не похожим на привычных городских звуков.
Где-то тихо потрескивало дерево. Старая доска, наверное, дала о себе знать от перепада температуры. Или, может быть, крыша дышала вместе с домом. Каждый звук был живым, не похожим на сон.
А тело… тело ощущало каждую деталь. Шершавость простыни. Сыпучесть соломы под спиной. Лёгкий сквозняк, ползущий по коже. Всё говорило о том, что это не привычный мир стекла и пластика. Это – нечто иное. Старое, земное, забытое.
И каждый вдох лишь сильнее утверждал это.
Я медленно открыл глаза. Потолок над головой был деревянным, с трещинами и следами времени. Между тёмными балками висели пучки сушёных трав, среди которых узнал шалфей и что-то, напоминающее зверобой. Всё вокруг казалось чужим – не было ни ламп, ни белого гипсокартона, ни привычного гудения компьютера.
Огляделся. В углу стоял деревянный табурет и небольшой столик, на котором лежала глиняная миска с водой, кусок мыла и сушёный хлеб. Стены – из неошкуренного дерева.
Пальцы, невольно сжались в кулак, сразу выдали нечто странное. Кожа – грубее, чем помнил. Тонкие линии шрамов пересекали костяшки, будто оставленные лезвием травы, острыми углями, когтями земли. Подушечки пальцев – натёртые, шероховатые. Не от клавиатуры, а от верёвок, лопаты, мешков, может быть, от рукояти ножа. Суставы двигались легко, но чувствовалась сила – как у человека, который много времени провёл на свежем воздухе, в работе, требующей рук, а не экрана.
Запястья тоньше, чем привык, но не хрупкие. Мышцы под кожей достаточно подвижные, как будто тело было смазанным, натренированным механизмом. Локти не ныли, спина не тянула – куда делась моя вечная офисная боль, которая жила в позвоночнике последние лет пять?
Осторожно провёл ладонью по лицу. Кончики пальцев встретили гладкую кожу – чистую, без привычной щетины. Под ней чувствовалась чёткая структура: высокие скулы, твёрдый, прямой нос, подбородок – не острый, но выраженный. Лоб – широкий, лобная кость сильнее выдавалась вперёд. Каждое движение – будто по чужой маске. Всё знакомо по анатомическим рисункам, но не по собственным ощущениям.
Пальцы невольно задели ухо, затем – волосы. Они спадали до плеч, пружинили, когда к ним прикасался. Длина казалась абсурдной. Когда в последний раз я носил что-то длиннее пяти сантиметров?
Шея – крепкая, с рельефной линией мышц. У ключицы, под кожей, нащупал тонкий шрам – старый, заживший, но отчётливо ощутимый. Сердце на секунду сбилось с ритма.
