– Я не могу просто уйти. Я хочу знать что случилось.
Я молчал. Потому что ответить было невозможно. Ветер прошелестел в листве, и с ветки упал сухой лепесток жасмина, коснувшись воды. Я смотрел, как он плывёт, и сказал тихо, почти себе:
– Если узнаешь – пожалеешь.
Она сделала шаг – медленный, словно в воду, где каждый взмах руки отдаётся кругами. Её ладонь дрожала, когда коснулась моей груди; касание было едва ощутимым. Сердце, которое я до этого старательно отпускал в пустоту, отозвалось резким ударом, как молот по стеклу.
На миг всё зависло: мир стал тонкой пластинкой, готовой треснуть от первого неверного жеста. В её взгляде читалась просьба – не требование, а молитва, и она звучала так просто, что хотелось ответить.
Она приблизилась ещё. Тепло её дыхания ударило в лицо – жасмин, пыль и то странное, живое ощущение, которого мне так не хватало. Неожиданно для самого себя – я сделал то, чего не планировал. Не потому что разум приказывал, а потому что тело вспыхнуло, старый стальной рефлекс предал хладнокровие: я наклонился и поцеловал её.
Не робко. Страстно – как тот, кто знает вкус запрета и пьёт его до дна. Поцелуй был резким и горячим: губы сжались, дыхание смешалось, мир вокруг зашумел, и всё, чему я когда-то учился – контроль, холод, расчет – растаяло в этом неожиданном жаре. Её ладони впились в мои плечи; она ответила – сначала растерянно, затем всё ближе, и казалось, что никакая стена, никакое прошлое не в силах разлучить нас в этот миг.
Это было мгновение, в котором мир мог бы повернуться иначе. Но прошло оно так быстро, как вспышка молнии. Я оторвался, держа её за запястье, и в тот же миг в голосе моём появилась та хрупкая, неуместная искра, от которой я всегда пытался бежать.
– Нам лучше держаться друг от друга подальше, – прошептал я, губы ещё дрожали от контакта, но в словах звучала сталь. – Для твоей же безопасности.
Её глаза – большие, влажные, растерянные – искали ответ на лице. Я видел в её взгляде вопрос, и в нём – надежду. Надежду, которую мне было больно убивать.
Я отпустил её руку. Она попыталась шагнуть ближе, но я уже отступал. Что-то внутри взбилось, как оживший клинок; старый шрам в виске вдруг заскреб, и воздух вокруг содрогнулся.
Лёгкое движение – почти инстинкт – и ветер в саду изменился. Он не пришёл со стороны; он родился в этом самом месте, из тонкого напряжения между нами. Тени на дорожке разошлись, словно тонкая бумага; листья затрепетали, и на миг цветы задрожали, отдавая аромат в другую тональность. Я почувствовал, как внутри вспыхнула холодная сила – не боевая, не яростная, а древняя и властная: сила, которую я привёз из Храма, или та, что Храм оставил во мне.
Я не хотел этого фокуса; я лишь знал, что должен уйти.
– Пожалуйста, – прошептал я. – Не ищи меня.
Она хотела возразить, что не отпустит, что будет ждать, что мир теперь иной, что прошлое можно переделать. Но вокруг нас воздух стал вязким, будто вода, и слова застряли в её горле.
Амелия шагнула ближе – один короткий шаг, почти мольба. Глаза блестели, дыхание дрожало.
Я поднял руку. Между пальцами задержался свет – золотой, скользкий, как пыль в жарком воздухе. На миг показалось, что сам день сжался, готовясь исчезнуть.
– Прощай, Амелия, – произнёс я.
