Он остановился и замер возле дороги, и стоял, и слушал лёгкие звуки
Листья давно стали желты, а старик на холме играл печальную мелодию
Шиноби хотел бы остаться и дослушать её, но его ждала дорога
Ах, как красиво пела та флейта. Печальная музыка. Осень
Иной раз животное, что тянуло их повозку, то ли от скуки, то ли от природной подлости, цепляло на подкову задней правой ноги порцию дорожной жирной грязи и, нервно поддёрнув коленом, метало эту грязь назад. Целилось оно, видно, в нелюбимого хозяина, в возницу, но часть этой посылки иной раз перелетала через рябого мужичка, сидевшего на козлах, и залетала дальше, прямо на добротный армяк юного господина, как раз и нанявшего эту повозку для передвижения.
Возница в таком случае, сам стряхнув с себя грязь, оборачивался назад и неизменно извинялся за своё некультурное животное:
– Уж извиняйте, барин, – трогая края большой плетёной шляпы от дождя, говорил мужичок.
– Ничего, – сухо отвечал ему господин Свиньин, стряхивая со своего недешёвого, в общем-то, армяка прекрасного, насыщенного розового цвета кусочки грязи. Причём, стряхивая её, он старался не размазать грязь по ткани.
А возница, всё ещё чувствуя вину, пояснял:
– Козлолось она… Сами понимаете, барин, животная паскудности невыразимой. Спереди зазеваешься – так боднёт, сзади встанешь – так лягнёт, рядом остановишься – так укусит. Одно слово – козлолось.
Да, о дурном нраве этих крупных и сильных животных знали все. Так же как об их силе, выносливости и способности выживать даже в самых влажных хлябях.
– А без неё ну как в грязях жить? – продолжал мужик с философским смирением. – А никак, хоть ложись и помирай. Вот и приходится терпеть эту сволочь. Да ещё и кормить её и на случки водить, чтобы в буйство не приходила кажную неделю. Да… До буйства её лучше не доводить… – объясняя всё это, он, в отместку за грязь, тычет зверю в круп своим заострённым шестом-хореем, причём норовит уязвить козлолося в самое, так сказать, незащищённое место, отчего тот сразу прибавляет прыти и бежит по раскисшей дороге заметно быстрее прежнего.
– Давай, налегай, худоба, – подгоняет животное возница. И оглядывается, оглядывается… Видно, здешние пустыни мужичку не по нутру. Оно и понятно. Худые дальше пойдут места. Скоро, скоро уже должны начаться и хляби, а над ними, как и положено, будут висеть и миазмы, из серой пелены которых выходят не только безобидные миражи, но и вполне себе плотоядные жуткие твари. Скоро просто сырая пока что ещё дорога превратится в жидкую грязь. А пока не превратилась, возница хочет поговорить со своим не совсем обычным нанимателем.
– А что же это у вас, барин, никак берёза?
Он имеет в виду весьма редкую для этих мест вещь – светлый и отлично отполированный шест длиною в два метра, который молодой человек не выпускает из рук.
– Берёза то. Прекрасный материал, – отвечает ему господин странным для обычных людей слогом, поправляя на носу круглые очки с зелёными стёклами.
– Значица, барин, доверили вам копьё старшие товарищи?
– К тому я долго шёл. Доверили, – соглашается молодой человек, надеясь, что на этом расспросы и закончатся. Но нет…
– Значица, вы теперь настоящий синоби, – констатирует возница.
– Да. Мне звание присвоено, прошёл проверку я, – наниматель говорит это на удивление спокойно. Хотя любой другой человек таким фактом непременно гордился бы, а может быть, даже и выпячивал его перед всеми. Шутка ли – настоящий шиноби.
Правда, всё-таки он выдаёт некоторое своё волнение, поправляя свою шляпу-сугэгасу, которая, в общем-то, сидит на его голове так, как надо, и прекрасно защищает его лицо и, главное, очки от мелкой мороси.
«А теперь он поинтересуется моим возрастом», – думает Свиньин. И предугадывает, так как болтливый возница и вправду говорит:
