Антон
— Ломакин, помнишь, что сегодня ты должен лечь? На кону большие
бабки.
Ворон навис надо мной, давя разворотом плеч и выдыхая пары
выкуренной недавно сигареты мне в лицо. Поморщился и отвернулся,
потуже затягивая боксёрский бинт. Запястье нещадно ныло, после
вчерашней драки с очередным собутыльником матери. После боя следует
в травму смотаться.
— Ты меня слышишь? — Ворон пальцами пощёлкал перед лицом. — Не
как в прошлый раз. Бабки сам станешь выплачивать.
Я лениво покрутил головой, поочерёдно склоняя гудящую от
усталости бошку то к правому, то к левому плечу. Хорошо вчера меня
об стену урод приложил.
— Музыкант, — кулак Ворона встретился с моим плечом, — в зале
сегодня серьёзные люди. С ними расплатиться в жизни не сможешь.
Долги за мамашу тебе детским лепетом покажутся.
— Я тебя услышал, Ворон, — вскинул глаза на дующего от
напряжения щёки Ворона. — Лягу. Хоть на первых секундах трупом
прикинусь.
— Не нужно паясничать. Через двадцать минут бой.
С трудом удержался от того, чтобы послать Ворона к чёрту. Знал
прекрасно, что от него зависит мою жизнь. Не только моя. Жизнь
младшей сестры и матери. Без Ворона я не получу денег.
Ворон ушёл, а я уставился в зеркало. Рассматривал себя
пристально, пытаясь понять, в какой момент жизнь пошла под откос.
Когда я упал на самое дно социальной лестницы? Когда пришла
похоронка на отца? Когда мать не смогла справиться с горем и стала
сначала топить горе в алкоголе, а после нашла более надёжный способ
забыться, спуская все деньги на таблетки? Когда Настю изуродовали
собаки? Или когда…
Осёкся, запрещая себе даже думать о ней. Привычно выставил блок.
Переключился мыслями на мелкую, думая о том, что первым делом после
боя куплю её косметику. Тяжело девочке-подростку с уродливыми
шрамами на лице.
Попытался отвлечься. Но ни черта не вышло. Под закрытыми веками
вновь лицо бледное, с серыми глазищами. Губы пухлые. Лживые.
Сколько лжи шептали.
Тварь.
Всадил кулак в стену. Взвыл от боли в повреждённом запястье.
Лбом вжался в ледяную стену, чувствуя, как голый бетон забирает
жар. А под закрытыми веками её лицо. Лживое. И по-прежнему, мать
вашу, любимое.
Засунул руку под ледяную воду, смывая кровь с костяшек пальцев.
Даже не находясь рядом, умудряется разворошить душу. Вывернуть
наизнанку. При мыслях о ней боль дерёт внутренности. Больно. Три
чёртовых года прошло, а всё кажется, что душу выхаркну на пол, так
скручивает. Ломает. От её предательства. От осознания собственной
ничтожности. Даже она выбрала его. Как и все, кроме мелкой.
Больной урод. Три года прошло. Три чёртовых года. Она уехала.
Вычеркнула давно из жизни. Забыла. Братец уж точно постарался,
чтобы забыла.
Выдохнул. С садистским удовольствием попытался вспомнить
последний разговор. Но будто в насмешку надо мной сознание
подкинуло совершенно другую сцену. Лестничную клетку. Сигаретный
дым, которым провонялась не только куртка, но и волосы. И девчонка
на пролёт выше с коробкой в руках. Светловолосая. В безразмерной
одежде. И смотрящая на меня сверху вниз. Прищурился тогда, думая,
что брежу. От батареи отошёл, думая, что перегрелся. Бредить стал.
В ушах звон стоял, а в горле мигом пересохло.
Чёрт. Засунул голову под ледяную струю. Тут же затылок заломило
от холода, но я простоял минуту, вымораживая к чертям собачьим все
мысли. Нафиг.
— Музыкант. Ноги в руки и на ринг, — дверь с грохотом
распахнулась. От неожиданности дёрнулся и затылком приложился о
кран. Ледяная вода на спину и грудь змеями заструилась. Выругался.
Вырубил воду и выпрямился. Увидел собственное отражение и криво
усмехнулся. Глаза бешенные. Мокрый, точно пёс бездомный. Я и есть
та псина, что, несмотря на пинки хозяина, ждёт его возвращения. И
ласкового взгляда.
