К концу пятидесятых годов двадцатого века Ушки слыл скучным и унылым фабричным городишкой. Дома, по большей части – ещё дореволюционные. С облетающей штукатуркой, украшенные клумбами с ограждениями. Простенько как-то всё было. Асфальта нет, старая брусчатка в центре давно требовала ремонта. Тускло горящие по вечерам фонари не располагали к легкомысленным прогулкам на свежем воздухе. Особенно – молодёжи. Надо было вести себя осторожно, находясь на соседней улице. В любой момент могли подойти «местные», дворовые ребята, бдительно следящие за обстановкой в своём районе. Они могли доходчиво объяснить нарушителю «общественного порядка» о нежелательном нахождении оного в данном месте. Девушек никогда не трогали, а вот нерадивый кавалер не со своего квартала мог запросто себе заработать здоровенный синяк под левый глаз. Обычно – в дальнейшем тот объяснял родителям, что споткнулся и упал в темноте, виня во всём всё те же тусклые фонари.
По тротуару вдоль дороги, ведущей за город, на север, мимо двухэтажных обшарпанных домов шли двое мальчуганов – школьников средних классов. Тогда ещё носили школьную форму с фуражками, похожую на военную. Но сейчас ребята шли не в ней. Одеты они были в чёрные штаны и ботинки, выцветшие зелёные куртки из суровой ткани были застёгнуты на большие круглые пуговицы. На головах красовались серые кепки – «хулиганки». На простых грубоватых лицах ещё не виднелся «юношеский пух». Только вчера прошёл Первомай. Улицы стояли нарядно разукрашенные красными флажками. Деревья уже побелили к празднику. Наступили «черёмуховые холода». Мальчишки ёжились от холода и посматривали по сторонам: нет ли поблизости местных парней. Шли они вдалеке от родных мест. Несмотря на дневное время, район слыл отнюдь не дружелюбным. Кое-где проезжали редкие по тем временам автомобили. Чаще встречались гужевые повозки с запряжёнными лошадками, уставшими от изнурительной работы.
– Смотри, Борька – обратно покойника везут! – Воскликнул один, указывая пальцем на идущего сзади савраску. За траурной повозкой лениво тянулась вереница провожающих усопшего в последний путь.
– Ты чего говоришь, как дурак! – Раздражённо ответил второй. – Генка, ты говоришь так – будто он ожил что ли?
– Кто ожил?
– Да покойник твой! Домой своим ходом пошёл, да? Надо говорить – «снова везут», или вроде того.
– Борька, а привидения там есть?
– Брось, там с кладбищем рядом люди живут. И ничего. Позавчера, когда я нашёл лаз в подземный ход, мне посветить толком нечем оказалось. Намотал на палку тряпку какую-то, измазал её в смоле. Такой себе факел вышел, еле поджёг. Залез в дыру, прошёл по ходу метров тридцать-сорок, он и потух. Капитально, не разжечь больше. Кислорода не хватает, наверное. Бросил я его там и наружу вылез. Темно там и сыро. А привидений никаких нет. Ты, Генка, лучше бы дома сидел тогда, раз боишься так.
– Да ничего я не боюсь. Думаешь – твой фонарик высветит чего?
– Хороший фонарик! – Борис достал из кармана новенького «жучка». – Смотри – и батареек не надо. Жужжит только. Мне его две недели назад отец подарил на день рождения. – Продемонстрировав работу подарка, паренёк бережно убрал фонарь в карман штанов.
– Да, хорошая вещь, жаль – ты его в тот раз не взял. Глянем вместе сегодня – что там такое. Интересно. А потом – что ты делал?
– А что я делал? Тут же выбрался наружу, выкурил папиросу и восвояси побрёл.
– А где ты папиросы взял?
– Ты что, Генка – тугой на память? Я ж тебе говорил. Мы с дворовыми после школы на крыше дома сидели, ну вроде как – уроки делали. А на самом деле – курили. Мы уже давно в тёплую погоду так хулиганим. А когда я с крыши слез – меня отец встретил и курево почуял. Он-то знал всё давно, молчал только. Говорит мне: «Ты, Борька, больше на крышу не лазь! Сорвёшься с трёх этажей – костей не соберёшь! Кури уж дома, проветривай только после себя. На вот тебе – папиросы и не журись.»
