ДЖЕССИКА
Стоя в лучах заходящего солнца, я провожу пальцами по контуру
исчезающего синяка на щеке. Скула уже не болит, но воспоминание о
том, как это произошло, всё ещё вызывает боль. Свет, падающий на
дом, перед которым я остановилась, и грубо припаркованный ржавый
грузовик возле него, всё это говорит о том, что это дом моего
отчима. От знакомого чувства внутренней опустошённости, которое я
испытываю каждый раз, когда возвращаюсь сюда, у меня снова и снова
перехватывает дыхание.
Пакет с жареной выпечкой и пирожками, который я сжимаю в руке,
источает восхитительный аромат. Надеюсь, этого будет достаточно,
чтобы усмирить суровый нрав отчима хотя бы на этот вечер. С трудом
сглотнув слюну в пересыхающем от страха горле, я понимаю, что у
меня нет никакого другого выбора, кроме как войти внутрь.
И это то чувство, которое я испытываю каждый день, когда
возвращаюсь с работы.
У меня есть младшая сестра Энни, после того как умерла наша
мать, у меня с ней нет другого выбора, только как жить в доме
отчима.
Снова взглянув на этот полузаброшенный дом, который, к
несчастью, я зову своим, я опускаю голову и на автопилоте иду по
заросшей сорняками тропинке к нашему двору, стараясь не наступать
на трещины в земле. Сквозь тонкую входную дверь доносятся голоса, и
моё сердце начинает биться всё чаще. Нащупывая ключи, я даю себе
ещё немного времени, прежде чем войти внутрь, пытаясь унять дрожь в
своих пальцах.
Я осторожно открываю дверь и тихо, почти затаив дыхание, захожу
в прихожую.
— Джессика! — Энни бежит ко мне и бросается мне на шею, когда я
уже вхожу в тёмный коридор, в котором пахнет старыми мокрыми
тряпками.
Сестренка всё ещё немного ниже меня ростом, но скоро она меня
уже догонит. Я прижимаю её к себе, и она кладёт голову мне на
плечо. Её облегчение от моего возвращения для меня просто физически
ощутимо, и я крепко целую её в макушку.
— Как прошла сегодняшняя экскурсия в библиотеке? Учительница
разрешила тебе взять домой несколько книг?
Она не успевает ответить на мой вопрос. В коридоре, словно
призрак, маячит тень моего отчима. Я закрываю за собой дверь, хотя
если опасность и поджидает меня, то как раз впереди в нутри этого
проклятого дома. От отчима, как всегда, пахнет потом, алкоголем и
чем-то дымным и затхлым.
Чувствуя, что Энни нервничает, я глажу её по голове, перебирая
шелковистые светлые локоны, чтобы дать ей понять, что у неё ещё
есть на свете человек, который позаботится о ней.
Разница в возрасте между нами всего в пять лет кажется гораздо
более существенной, как будто ежедневные психологические травмы,
которые мы переживаем, заставили меня быстрее повзрослеть, а она
хочет по дольше задержаться в детстве.
Я вздрагиваю, когда что-то пролетает мимо меня и с грохотом
разбивается о дверь, разлетаясь осколками, как осенний град. Мелкие
осколки падают на коврик вокруг меня и Энни, сверкая в тусклом
свете коридора.
— Приготовь ужин. И убери эти чертовы стекла, пока кто-нибудь не
порезался. — Отчим поворачивается и, пошатываясь, уходит в
гостиную. — Тебе нужно отказаться от пончиков, девочка! — В его
голосе слышится насмешка, и я пытаюсь не обращать внимания на
оскорбление, отряхиваясь от попавших на меня осколков.
Не ответив, я иду на кухню за совком. Я не ведусь на его
провокации. Он всегда выкидывает что-то подобное, когда хочет
поскандалить. Когда я возвращаюсь, Энни смотрит на меня своими
запавшими карими глазами, как напуганный затравленный котенок, ища
во мне поддержки.
— Энни, накрывай на стол. Сегодня у меня на ужин пирог, курица и
твои любимые баклажаны с картошкой.
Радуясь, что ей есть чем заняться, она направляется на кухню, но
сначала опасливо оглядывается через плечо.
