Погребальный костер догорал устало и неторопливо. Обугленные останки черной кляксой выделялись на белой простыне студеного ложа. Чукотка не привечала чужих. В этом суровом краю не было места слабым. Сильные люди смотрели на смерть сухими глазами. Они уважали жизнь и тех, кто правит ею, а потому принимали смерть как неотъемлемое право природы вершить свои законы. От них требовалось соблюсти ритуалы, чтобы облегчить путь усопшего к предкам и не позволить его духу вернуться и забрать раньше срока кого-то из них. Разбредались торжественно и чинно, положив за щеку сушеную оленину как погребальное угощение.
– Ну вот, опоздали, – спрыгивая с нарт, горевал маленький человек в огромной шапке-ушанке.
Все на нем было тщательно заправлено, завернуто, опоясано, что выдавало чужака даже более, чем светлые глаза и русая бородка с наросшей горкой инея.
– Не переживайте так, профессор, – попытался утешить его парень в наряде еще более громоздком. – Не последние же похороны, ей-богу.
– Дурак ты, Сидоров, хоть и ленинский стипендиат, – оборвал его профессор. – Таких больше на моем веку не будет. – Он почти плакал.
– Ну раньше мы никак не успевали. К черту на рога быстрее добраться, чем до этих стойбищ. Все-таки советской власти есть еще над чем потрудиться. На дворе 1979 год, а тут как провал во времени.
– Помолчи, – простонал профессор.
– А можно вопрос? – И, не дожидаясь ответа, Сидоров продолжил: – Мне в обкоме поручили вас сопровождать, потому что вы профессор известный. А зачем вам на эти похороны смотреть?
– Есть наука такая – этнография, изучает быт и ритуалы разных народов. – Профессиональная деформация личности не позволила профессору игнорировать вопрос молодого человека.
– Так зачем вам их изучать? Вон их сколько. – Он показал рукой на расходящихся чукчей. – Любой из них про свои обычаи все подробности знает. Сделайте чукчу профессором, он за вас все умные книжки напишет.
– Умно, – рассеянно согласился профессор.
– Нет, все-таки странная у вас наука. Вот я математик, у нас не забалуешь. Родился человек – плюс один. Умер – минус один. А у вас все с каким-то подвывертом. Вот скажите мне, чем эти похороны такие особенные?
Профессор молчал. Он шарил глазами по струйкам растекающейся толпы. Наконец его глаза оживились; зорким глазом выбрав добычу, он коршуном слетел со своего места и устремился вперед. Сидоров остался возле нарт.
Чукча, который привез их сюда, заботливо охаживал собак, проверял упряжь, трепал холки.
Сидоров подошел к нему.
– Кто умер-то? – спросил он.
– Человек, – удивился вопросу чукча.
– Понятно, что не олень. А чем этот человек знаменит?
Сидорову не давала покоя загадка, почему так горевал профессор, опоздавший на похороны.
Чукча молчал. Он обошел Сидорова и снова склонился над собаками.
– Да уж, дикий край, – задумчиво протянул Сидоров.
Перед его мысленным взором как ледяные торосы вздыбилась махина тяжких задач, стоявших перед советской властью на этом северном фронте.
Издалека он видел, что профессор суетится около женщины, идущей тяжелой, но твердой походкой. Она смотрела вдаль, и профессору явно не удавалось привлечь к себе ее внимание. Она шла как дикий олень, странным образом одновременно и горделиво, и согбенно, а профессор мельтешил рядом, как гнус.
– Кто это? – спросил Сидоров у возницы, показав на женщину.
– Шаманка, – нехотя ответил тот.
– А что она тут делает?
Чукча посмотрел долгим взглядом и отвернулся.
Пришлось ждать профессора. Издалека было видно, что поговорить с шаманкой ему не удалось. Он был расстроен, взволнован и, как показалось Сидорову, напуган.
– Ну как? – спросил Сидоров.
