Нюрка была кошкой. Не просто кошкой, а кошкой с Большой Мечтой. Она жила в уютной квартире с хозяином, которого звали Денис. Денис был тихим, добрым человеком с глазами, в которых иногда пряталась грусть, как тень от облака. Нюрка знала его запах лучше своего – запах свежего кофе и чего-то теплого, родного. Она безошибочно чувствовала его настроение: когда он расстроен, она терлась о его ноги, как пушистый комфортер; когда радостен – носилась по комнатам, исполняя дикий танец с бантиком.
Но Нюрке этого было мало. Она хотела большего. Она видела, как Денис смотрел на фотографию улыбающейся женщины на комоде – взглядом, полным такой нежности и тоски, которую Нюрка, казалось, чувствовала кожей. Она видела, как он гладил экран телефна, разговаривая с кем-то голосом, похожим на шелест шелка. И Нюрка понимала: вот оно, настоящее. Человеческая любовь. Со словами, объятиями, взглядами, которые говорят больше тысячи мурлыканий.
Она пыталась. Изо всех сил. Смотрела в его глаза долго-долго, пытаясь передать всю свою кошачью преданность. Толкала головой в ладонь, требуя поглаживаний, надеясь, что он прочтет в этом «я люблю тебя». Но лапы были лапами, а не руками, чтобы обнять. Звуки – мяуканьем и мурлыканьем, а не словами. Она была лишь кошкой, а он – человеком. Пропасть между их мирами казалась Нюрке глубже любой реки.
Однажды, сидя на подоконнике и наблюдая, как Денис снова смотрит на ту фотографию, Нюрка приняла Решение. Она должна стать Человеком. Хотя бы на время. Хотя бы на один день. Чтобы сказать ему все то, что клокотало в ее маленьком пушистом сердце. Чтобы обнять его по-настоящему. Чтобы его грустные глаза засияли для нее.
Слухи о бабушке Агафье, живущей этажом ниже, ходили среди дворовых котов. Говорили, она – ведунья, что водит кошек по Мирам. Нюрка, подкупив старушку мышиным хвостиком (найденным, не добытым!), изложила свою просьбу жалобным мяуканьем и таким пронзительным взглядом, что Агафья только крякнула: «Эх, дура ты, кисонька… Любовь-то твоя и так настоящая. Но вижу, не успокоишься».
Ритуал был прост и странен: лунный свет в полнолуние, сон на кухонном столе рядом с заваренной мятой (в чашку бабушка добавила три серебристых волоска с Нюркиного бока), и шепот Старых слов, похожих на шорох сухих листьев. Нюрка заснула, вдыхая аромат мяты и чего-то древнего, землистого.
Проснулась она от нестерпимой ломоты во всем теле. Кости хрустели, выворачиваясь наизнанку. Мышцы горели огнем. Она попыталась встать на четыре лапы, но рухнула на что-то твердое и холодное – на пол. Вокруг был странный, приглушенный мир. Запахи… они почти исчезли! Только пыль, металл холодильника и слабый аромат вчерашнего супа. Зато звуки! Скрип половицы в другой комнате, тиканье часов – все громкое, резкое. Она открыла глаза (как это тяжело!) и увидела перед собой… руки. Длинные, бледные, с тонкими пальцами. Она пошевелила одним – он послушно согнулся. Сердце заколотилось, как бешенный мотор.
Нюрка (или теперь уже не Нюрка?) доползла до зеркала в прихожей. В отражении на нее смотрела девушка. Худенькая, лет восемнадцати, с нелепо торчащими в разные стороны темно-русыми волосами и огромными, испуганными оливково-зелеными глазами – точь-в-точь ее кошачьи. На плечах лежала серая шаль – остаток былой шубки? Тело было странным, голым, уязвимым. Но главное – она могла говорить!
Но как трудно было ходить! Вся ловкость Нбрки куда-то пропала, она так и не смогла добраться до квартиры Дениса на ногах и была вынуждена опуститься на четыре конечности.
Дверь в квартиру Дениса открылась, когда она, с трудом балансируя, позвонила. Он вышел, потягиваясь, и замер, увидев незнакомую девушку на полу. Глаза его расширились от шока и недоверия.
