Часть первая
2015 год
1.
Это было бегство. Самое настоящее. Просто терпеть стало уже
невмоготу.
Ну кто бы ни с того ни с сего
переехал из престижного центра в спальный район на окраине города?
Кто бы просто так променял огромную квартиру с собственной комнатой
на убогую однушку, которую придётся делить с бабкой, злобной
сварливой старухой? Кто бы перевёлся за несколько месяцев до
выпуска в чужую школу, оставив всё: друзей, подруг, привычки?
И Мика не стала бы, если б не отчим.
Борис Германович. Старый козёл. Он превратил её жизнь если не в ад,
то уж точно в его преддверие, заставляя каждую секунду находиться в
напряжении и страхе.
Он с самого начала ей не понравился,
ещё девять лет назад. Прилизанный хлыщ в костюме и галстучке с
холодным прищуренным взглядом.
Мать подцепила его у себя в
стоматологической клинике, где прежде работала на ресепшене. Борис
Германович приезжал лечить зубы, а мать ему ослепительно улыбалась.
Это она умела… когда-то.
Ни он первый, ни он последний клюнул
на эти её улыбки и манящие взгляды, но он пошёл дальше всех прочих
– предложил ей выйти за него замуж. Мать согласилась, не колеблясь.
Она бы и за чёрта лысого вышла, лишь бы съехать от собственной
матери-деспотши. А тут как-никак вполне приятный, ещё не старый по
её меркам и обеспеченный мужчина.
Борис Германович жил в центре, в
просторной трехкомнатной квартире, так что мечта матери
осуществилась. Мика же сразу поняла – её отношения с отчимом
простыми не будут.
Так оно и вышло. Довольно быстро
новоиспечённый супруг матери превратился в домашнего тирана. Мать
по его настоянию ушла из клиники – это чтобы она больше никому не
улыбалась. Но на этом он не остановился. Без его дозволения она
могла выйти разве что в ближайший продуктовый магазин. Даже в
парикмахерскую отпрашивалась – клялась, что красоту собралась
наводить для него, единственного и любимого.
Впрочем, вскоре мать перестала так
уж следить за собой. С утра до вечера она занималась домом, вычищая
его до блеска. Готовила, стирала, гладила. Подобострастно подносила
ему тапочки, когда он возвращался с работы.
Мику её услужливость коробила, но
мать была непрошибаема в своём стремлении угодить Борису
Германовичу.
Того же он ждал и от Мики. И не
ждал, а требовал. Но чем жёстче на неё давил, тем сильнее она ему
противилась, огрызалась, делала всё наперекор.
Однако и он не унимался. Совал свой
нос во все её дела. В комнату заходил в любое время, не стучась.
Мог обшарить вещи, пока та была в школе. Мог прочесть переписку в
сети, пока Мика принимала душ. Изводил её своими нотациями,
сковывал запретами. За малейшую провинность наказывал.
Поначалу просто лишал прогулок,
ноутбука, телефона или ужина, а матери выговаривал, какая гадкая у
неё дочь.
Позже стал и руки распускать. Причём
доставалось обеим. Нет, зверски он их с матерью не избивал, но
отвесить пощёчину мог запросто за любое неосторожное слово, за
косой взгляд, за остывший суп или пересоленный бифштекс, за что
угодно. Это не было больно, это было унизительно.
Мать терпела его заскоки безропотно
и Мику просила «не выступать», ведь «он же хочет, как лучше, и
вообще – ничего же страшного. Подумаешь, пощёчина, ерунда».
Мика и в детстве отчима ненавидела,
но сейчас понимала больше, чем прежде, и видела он – не просто
идейный домостроевец, он – садист. Вовсе не за патриархат отчим
ратовал, его заводило подчинение и унижение. Что там у них
творилось в спальне, Мика не знала, но, случалось, замечала на
запястьях и лодыжках матери багровые полосы, словно кожа стёрта. На
шее следы были значительно слабее, но если приглядеться…
Мика недоумевала – душил он её, что
ли? Да не может быть! Это же совсем дикость! Уж такое-то даже мать
не стала бы терпеть. Но однажды застала её, когда та переодевалась,
и ужаснулась – вся спина у матери была исполосована.
