– Вы греть долго будете? –
рассердился дядя Боря.– Сейчас вскипит! Никак не наговорятся!
Все, кроме меня, быстро
опрокинули в рот по рюмке водки. Я слегка пригубила вино.
– Ну девки, у вас и
«Санта-Барбара», – вздохнула тетя Лера.
– Почему «Санта-Барбара»? – не
поняла я.
– Сериал такой есть. Там серий
тысща. Бесконечный! Вот и у вас сериал…
Да… кому-то сериал…
Наша с мамой «Санта-Барбара»
началась, когда мне было тринадцать лет. Близился Новый год.
Двадцать пятого декабря в школе состоялся большой новогодний
концерт. Помню, с каким восторженным, радостным настроением я
примчалась домой после нашего выступления и нашла маму, растерянно
сидевшую на табуретке посередине кухни. От нас ушел отец.
Папенька мой работал небольшим
начальником в системе городского ЖКХ, с весьма умеренной заработной
платой. Мамонта в дом приносила мама. Иногда мамонт оказывался
настолько тяжелый, что мама заваливалась с телефоном на диван,
предварительно сообщив нам о намерении уволиться. Но… но
геометрия и английский у меня никак не шли без репетиторов, дача
требовала вложений, а последняя узистка из городской поликлиники
уволилась. Везде требовались деньги. Мама вставала с дивана и шла
на работу.
Свой уход отец объяснил маме,
что жизнь у него одна и прожить он ее хочет так, как хочет. Ни я,
ни мама не понимали, кто ему не дает жить. Отец не был обременен
обязанностями по дому, мама никогда не устраивала скандалов по
поводу его увлечения хоккеем и складированию на балконе и на даче
всего очень непонятно кому нужного. Меня он избегал. Я не могу
сказать, что такое поведение папеньки нанесло мне огромную
психологическую травму, я не была «папенькиной дочкой», но обида
осталась. Я даже как-то спросила у мамы, родная ли я ему дочь?
– Роднее некуда! – усмехнулась
мама и достала старую цветную фотографию. Мама, папа, я, в
годовалом возрасте, и дама весьма преклонных лет.
– Это папина бабушка. У вас
одни глаза.
М-да, с моими глазами и тестов
ДНК не надо. Они у меня с фиалковым оттенком, наследство этой самой
бабушки.
Травма от развода у меня
выразилась в другом: я стала бояться радоваться. Переход от счастья
к трагедии очень сильно меня напугал. И когда я начинала испытывать
чувства близкие к эйфории, то тут же себя осаживала. Боялась, что
после я опять испытаю боль. А если забывала запрет на радость, то
моя белая жизненная полоса тут же становилась черной.
Отец ушел к женщине из
своей конторы. Все банально: он начальник — она секретарь. Но она
на два года старше его! Старше мамы на все пять лет! С
расплывшейся фигурой и десятилетним сыном. Даже Софья Никитична,
мама отца, недолюбливающая мою мать, обалдела от такого поступка
сына и запретила привозить новую жену к ней в дом, о чем не
преминула сообщить нам. Бабушка жила в «однушке», в районе Цветного
бульвара, половина принадлежала ей, половина отцу. Он там не жил,
даже прописан не был. Но его доля, по словам мамы, обеспечивала
старушке безопасность. По стоимости квартира бабушки равнялась
нашей «трешке». Не знаю и не хочу знать, как новая жена
отреагировала на запрет там появляться. Бабушка на эту тему с мамой
не разговаривала. Вообще, наше сближение с ней началось именно
после развода родителей. До этого я видела Софью Никитичну очень
редко.
Имущество родители не делили.
Квартира изначально была куплена в долях, отец разделил счет на
оплату и оплачивал свою часть. Дача была записана на маму, так как
покупалась после продажи участка, принадлежавшего ее матери. Вторая
бабушка Наталья Николаевна, даже жила все лето на этой даче. Машину
отец взял себе. На меня присылал алименты, так он писал в переводе,
хоть мама на них и не подавала.
