День двадцать седьмого ноября 1595 года выдался в Москве ясный, со снежком, морозцем. Маркел Косой, стряпчий Разбойного приказа, возвращался от ведьмы на службу. Болело в боку. Порезали его когда-то очень сильно, исполосовали кишки почём зря, как ещё живым тогда остался! Да и не остался бы, когда бы не Параска, это она привела тогда ведьму, ведьма обкурила его травами, заговорённой водой окропила – и прошло. Но иногда ни с того ни сего вдруг как схватит, как начнёт тянуть да резать – и Маркел опять идёт к той ведьме, ведьма опять его обкурит, окропит, заветное слово прошепчет, собачьим жиром с порохом помажет…
Вот так и сегодня помазала, в боку сразу немного отпустило, и Маркел пошёл на службу. Прошёл через пол-Москвы, наконец вошёл через Никольские ворота в Кремль, а там по Никольской же улице, мимо Патриаршего двора (снял шапку), через Ивановскую площадь подошёл к приказам. Возле Разбойного крыльца стояли сани, а рядом с ними прохаживались челядины с бердышами. Сани были дорогущие, кони породистые, челядь в кармазиновых шубных кафтанах, все как один здоровенные, рослые, смотрели нагло, щурились. Маркел, поднимаясь по крыльцу, подумал, что это непростой гость к ним пожаловал.
И не ошибся. Когда он поднялся на второй этаж и зашёл к себе в палату, Котька Вислый сразу же спросил, видал ли Маркел, кто приехал. Маркел ответил, что видал, вот только не вызнал, кто.
– Э! – сказал Котька. – Значит, не видал, если не вызнал.
Маркел повернулся к Петьке. Петька объяснил:
– Щелкалов к нам пожаловал. По делу.
Ого, подумал Маркел, садясь за свой стол, Василий Щелкалов, государев думный дьяк, первый судья Посольского приказа, этот просто так ездить не станет. А Петька, подмигнувши Котьке, продолжал:
– Свезло тебе, Маркел Петрович. Щелкалов за тобой приехал.
– Чего это вдруг за мной, – сказал Маркел. – Я иноземных языков не знаю, какой из меня посол?
– Так толмача дадут! – встрял Котька. – А то и толмачку.
– Эх! – невесело сказал Маркел. – Какая толмачка! Да я чуть живой приплёлся. Ведьма говорит, скоро пройдёт, а вот не проходит.
– Так, может, ты её…
– Молчи!
Немного помолчали. Потом Петька опять заговорил, что если Щелкалов не кого-нибудь пригнал, а сам приехал, значит, есть важное дело. А дело какое? Может, Маркела к цесарю пошлют, а, может, в Аглицкую землю.
– А что, – уже с напором сказал Петька, – давно там не были, а когда великий государь был жив, так туда часто ездили.
– Так то было по сватовству, – сказал Маркел, – а теперь туда зачем?
– Ну, может, там что-нибудь потянули, – сказал Петька. – Ещё при великом государе потянули, может, какое-нить колечко царское, мудрёное, и только сейчас это открылось, и надо его срочно отыскать. Или вдруг в Гишпанию пошлют? Гишпания тоже богата, они за море ездят, к диким людям, а у тех золота как грязи. Наши в прошлом году ездили в Гишпанию…
Ну и так далее. Теперь Петьку было не унять. Видно было, что кривит и просто ради смеха зуба скалит, но как с ним поспоришь?! У него же старший брат, тоже подьячий, служит в Посольском приказе, и всё про них знает, вот Петька и пошёл чесать то про Гишпанию, то про Туретчину, то про Литву, как где живут, что пьют, какие где бабы…
А Маркел сидел и думал, что никуда ему не хочется, а только бы домой, на лавку, да чтобы в боку отпустило, а то просто рукой не притронуться!
Тут вдруг раскрылась дверь, вошёл Степан и сказал, что князь-боярин желает видеть Маркела. Маркел, поморщившись, встал, взял шапку, приложил её к груди.
– Э! – весело сказал Степан. – Чего ты? Может, тебя в Рим пошлют. У них лето круглый год, согреешься.
Маркел сердито хмыкнул и пошёл к двери. А там прошёл через сени, рында открыл дверь напротив, Маркел вошёл и поклонился великим обычаем, после распрямился и назвал себя.
