Индрэ казалось, что его разрывает на
части изнутри. Стальной шарик давил на тело, не позволяя ему
раскрыться, так что казалось, что даже вынь его — и на месте
вторжения останется зияющая дыра. Цепь, соединявшая вставленный в
него крюк с ошейником, была слишком короткой, чтобы Индрэ мог
распрямить затёкшую шею, и всё же он чувствовал, как с каждым
мгновением голова клонится вперёд, увлекаемая другими цепочками,
ведущими к соскам.
Боль не прекращалась уже несколько
часов, и как ни старался Индрэ, он не мог выбрать позу, в которой
она становилась слабей. Руки, сцепленные за спиной, затекли так,
что Индрэ уже сомневался, что они снова будут слушаться его.
— Рудэна… — прошептал он.
— Госпожа.
Спину Индрэ обжёг удар плети, и он
издал усталый, полузадохнувшийся вскрик. Ему было уже всё равно —
только бы прекратилась боль. Но назвать госпожой южанку, как ни
старался, он не мог.
— Я ненавижу тебя… — прошептал
Индрэ, и ещё один хлёсткий удар пришёлся по обнажённым ягодицам,
смещая крюк и вырывая из горла новый стон.
— В следующий раз придётся вставить
тебе в рот кляп, чтобы ты меньше трепал языком.
Губы Индрэ исказила болезненная
усмешка.
— Тогда… ты никогда... не услышишь…
столь желанных… слов… Ах…
Индрэ задохнулся и проглотил остатки
слов, когда, не вынимая расширителя, Рудэна воткнула в него длинный
и тонкий предмет.
Её уверенные руки по-хозяйски
заскользили по обнажённому животу, пробуждая нежеланное
возбуждение.
«Ненавижу тебя, — не переставал
твердить Индрэ, но уже про себя. — Ненавижу тебя, Рудэна. И если
когда-нибудь ты умрёшь — то знай, в этом будет моя вина».
— Подъём! — кованый сапог врезался
ему под ребро, и Индрэ едва успел спрятать пальцы, по которым
должен был прийтись следующий удар.
Больше всего он боялся, что они
повредят ему руки. Тогда он не сможет ни рисовать, ни писать. Тогда
он станет никем — как и хотела Рудэна.
— Где моя… леди?.. — Индрэ договорил
с трудом, кашель рванулся из пересохшего горла, а ответом ему стал
раскатистый смех обоих вошедших в камеру мужиков.
— Соскучился по своей любимой? Так
хочешь, я её заменю?
Индрэ стиснул зубы, когда говоривший
подцепил его за подбородок и потянул вверх, заставляя подняться с
пола и встать перед ним на колени. Руки были скованы, но не за
спиной, как во сне. Они не боялись его. Хорошо.
Индрэ с трудом заставил себя
сдержать плевок. Из пухлых губ его экзекутора пахло чесноком, и
когда он говорил — в лицо Индрэ летели маленькие капельки
слюны.
— Тихо, Жольт, — другой положил руку
спутнику на плечо, — король ещё не вынес приговор. Не торопись.
Свободная рука его скользнула Индрэ
по плечу, будто изучая его.
«Что здесь изучать?» — билось у
Индрэ в голове. Он отлично представлял, как выглядит в этот момент:
в изорванных одеждах, дорогой шёлк превратился непонятно во что.
Волосы чернели на голове вороньим гнездом. Губы потрескались, а
правая половина лица так болела, что, должно быть, представляла
собой один огромный синяк.
— Тебе, видимо, даже шлюхи в
борделях не дают, раз ты решил поиметь такого, как я, — произнёс он
раньше, чем понял, что говорит это вслух.
Ярость исказила лицо кирасира.
«Ну всё, — подумал Индрэ. — Сейчас
меня будут бить».
Но логического завершения разговора
так и не произошло.
Второй кирасир снова стиснул плечо
напарника.
— Не сейчас, Жольт, — твёрдо сказал
он, — время идёт. Если опоздаем, то поимеют тебя и меня, а не
его.
Пальцы Жольта на подбородке Индрэ
несколько ослабли. Он поймал цепь, удерживавшую его руки, и дёрнул
вверх.
— Ладно, идём, — буркнул Жольт, но
когда Индрэ, пошатываясь, поднялся на ноги и направился было к
двери, рванул цепь на себя, так что Индрэ едва ли не рухнул в его
объятья. Снова губы кирасира оказались у самого его лица, и,
проследив ими контур уха, Жольт произнёс: — Когда она прикажет
колесовать тебя, как и твою жёнушку, у нас с тобой будет целая
ночь, перед тем как палач приведёт в жизнь приговор. И ты захочешь,
чтобы ночь не кончалась никогда.
