Мы с мамой сидели в опустевшей спальне на втором этаже семейного
особняка Теймроуз, а шум и разговоры доносившиеся снизу, казались
нам чем-то сюрреалистичным из другого измерения. Как и сама
комната. Она выглядела слишком чужой, несмотря на то что здесь с
самого детства жил наш самый близкий на этом свете человек Вианора
Теймроуз, моя сестра и старшая дочь моей матери.
Для меня она всегда была девушкой из Зазеркалья. Такой пугающе
похожей на меня во всем: темно карие радужки с дымными ободками и
двумя крохотными пигментными точечкамм на правом глазу. Длинные
ресницы на верхних веках и нелепые куцые на нижних, непослушная
чёлка, живущая своей жизнью, странный неописуемый цвет волос,
который мы обе прятали за постоянными перекрашиваниями. В последний
раз мы обе остановились на красных перышках, запутавшихся среди
русых прядей. Слишком часто мы невольно выбирали все одинаковое,
хоть нас и разлучили при рождении, а следом тут же возвели глухой
забор, оградив Ви от всего мира фамилией Теймроуз, той самой, от
которой однажды отказалась мать, выйдя замуж за пропахшего салями
владельца пиццерии.
Она была счастлива. Папа был счастлив. Я была счастлива. Мы
надеялись, что Ви тоже счастлива с бабулей Теймроуз. Но вот мы уже
на вторых за этот год похоронах.
Сначала ушёл отец. Тихо-тихо во сне. Врачи объяснили это
психическим истощением. Всё же разлука с одной из дочерей не пошла
ему на пользу, и он слишком рано ушёл от нас. Ви не появилась на
поминках. Ручаюсь, она даже не была в курсе, что папа умер. Мы
получили лишь типовое письмо, подписанное секретарём семьи. Ничего
не значащие слова выражали безмерное соболезнование нашей
утрате.
Безмерное соболезнование. Так там и было написано. Черт возьми,
что значит безмерное соболезнование?! Такое огромное, что придавит
нас ещё сильнее свалившегося внезапно горя?
А теперь следом за ним ушла Ви. Моя родная незнакомка с
идеальной жизнью в роскошном особняке, учебой в частной закрытой
школе и наверняка отношениями с самым крутым парнем из самой
влиятельной семьи. Но разве хоронят девочек с идеальной жизнью в
закрытом гробу? Такие даже на смертном одре должны выглядеть
прекрасно. Но может это к лучшему. Ума не приложу, что бы я
почувствовала, увидев своё мертвое лицо, непослушную челку и
красные пёрышки в русых волосах…
Маме было хуже. Она у меня никогда не отличалась
самостоятельностью и твердостью характера. Простые решения всегда
перекладывала на нас с отцом, а нам нравилось нянчиться с нашей
маленькой женщиной. Выбирать в какой цвет покрасить кухню и какой
фильм посмотреть вечером субботы. Она всегда была со всем согласна,
улыбалась и не спорила. Когда-то она так же без боя отдала свою
дочь, потому что ей сказали.
Я не винила её. На то были веские причины. Мне ещё тогда
пытались объяснить, но из всего того суеверного и бессвязного
бреда, которым меня накормили, я вынесла лишь
то, что Ви серьёзно больна, и только Теймроузы знают, как её
вылечить.
Видимо, не знали, раз она теперь мертва.
Я жалела мою бедную Ви, кляла себя, что не приняла половину её
болезни, но теперь я не уверена, что сестра была больна. Я вообще
ни в чем не уверена. Тупо смотрю, как мама баюкает на руках старую
куклу и пытается заплакать, но у неё ничего не получается. Она
корчит какую-то детскую гримасу, отчего мне становится только хуже.
И я не могу плакать. Чувствую себя Атакамой. Я пустое выжженное
солнцем поле, покрытое крупными трещинами. Высокая стена семьи
Теймроуз, подобно Андам не пропускает ко мне ни единой тучи…
— Смотри, ей нравились такие же книги, как и тебе, — мама
смахивает несуществующие слёзы и в её руках дрожит нетронутое
издание “Сердца Трёх” для детей.
