— Хватит мучить себя, Ника, убери телефон, — строго попросила
Арина, ненадолго оторвавшись от однообразной дороги, уносящий нас
всё дальше и дальше от железнодорожного вокзала.
С нашей встречи бабушка почти не
изменилась, даже не постарела ни год. У нее на переносице наши
фамильные веснушки, в огненно-каштановых, словно окрашенных хной
волосах, не было даже намёка на седину. Она бы легко сошла за мою
тётю. До сих пор не знаю, как к ней обращаться. Язык не
поворачивается говорить «бабушка» или «бабуля». Она водит
гигантский пикап, носит кожаную куртку, а из динамиков её
аудиосистемы доносятся гитарные риффы. Арина точно не закатывает
банки с огурцами в свободное время.
Запоздало ответила ей лёгким кивком
и выключила видео, остановившееся за мгновение до того, как одна
студентка слетит с катушек. Но легче мне не стало. Ни от слов
бабушки, ни от оставленной позади прошлой жизни, испорченной с
легкой руки одного из моих одногруппников.
— Твоя мама не сказала, что ты
везешь с собой живность, — Арина немного нервно кивнула на
пластиковую переноску на заднем сидении. — Кто там?
— Он тебя не потревожит, обещаю. Это
Георг третий. Как и предшественники, он ведёт себя очень
цивилизованно и тихо.
Я позволила себе лёгкую улыбку, но
вот бабушка оставалась напряженной. Она крепче впилась в руль и
заметно побледнела.
— Там мышь… — констатировала
она.
— Боишься?
— Не совсем. Просто очень странный
выбор для… тебя, Ника. И почему же он третий?
— Потому что это моя третья мышь.
Они не очень долго живут. Около трёх лет.
— Значит? мы с тобой виделись чуть
больше трёх мышей назад? — грустно спросила бабушка.
— Получается.
Снова неловкость и молчание в
салоне. Отвернулась к окну, чтобы Арина не увидела, что у меня
начали краснеть глаза. Прошло гораздо больше времени с нашей
последней встречи. И расставание было не из красивых. Отец кричал
на маму, мама на бабушку и отца. А я стояла на лестнице второго
этажа нашего дома и сжимала недоделанную фигурку. Нашла её в
папиной мастерской на чердаке и стащила, гадая, что за зверь должен
был выбраться из деревянного плена. Длинная морда, острые уши. Я
ощупывала его, искала силы и поддержки. Но вместо этого заполучила
лишь занозу, которую мама никак не могла вытащить из-за слёз. Я
тоже плакала, глядя в зеркало заднего вида. Папа выглядел таким
потерянным, но не смел сделать ни шага вперёд по разбитой дороге. А
мне так хотелось, чтобы все оказалось шуткой. Он так сильно любил
шутить. Часто тёрся своим веснушчатым носом о мой и повторял, что я
его единственный и любимый лисёнок.
Через два года после нашего отъезда
он умер. Мама рассказала мне уже после похорон. Она долго
высматривала что-то в моём лице, словно искала признаки страшной
болезни, а потом просто вышла из комнаты со словами:
— Мне жаль, Ника. Он был хорошим…
человеком. Надеюсь, ты запомнишь о нем только светлое.
Были звонки от бабушки. Сначала она
обвиняла маму. Потом на смену обвинениям прошла мольба. Она хотела
забрать меня к себе. Убеждала, что мне будет лучше вдали от
большого города. Звонки не становились реже, но мама не слушалась,
пока четыре месяца назад не случилось то, что случилось.
— И как тебе мышки? Нравятся?
Бабуля отвлекла меня от созерцания
собственного грустного лица на стекле. Мне нравилось, как сквозь
полупрозрачное отражение проступали бесконечные сосны, теснившие и
без того узкую дорогу с двух сторон.
— Они милые.
— У нас хороший колледж.
Бабушка не знала, как ко мне
подступиться, а я ей не помогала. Верю, что колледж будет хорошим,
а сокурсники понимающими. Не буду ли я хорошей? Тысячи
пользователей в сети так не считают.
— Ты видела ту запись?
Она качнула головой.
