Глава 1: Старая лампа и нежданный гость
Пыль, вечная спутница старости и маленьких квартир, лениво кружила в луче сентябрьского солнца, пробившегося сквозь занавеску с выцветшими розами. Луч упал на раскрытую тетрадь в клеточку, где аккуратным, чуть дрожащим почерком были выведены столбики цифр. Аглая Филипповна Смирнова, прищурившись сквозь бифокальные очки, водила по ним желтым карандашом, густо облизанным на конце. Пенсия. Коммуналка. Лекарства. Котлеты на неделю. Молоко. Чай. Снова коммуналка… Цифры упрямо складывались в одно: «Не хватает».
Она отложила карандаш, сняла очки и протерла переносицу. Костлявые пальцы с выступающими венами и коричневыми пятнами прожитых лет легли на виски. Однокомнатная хрущевка в Твери, на четвертом этаже пятиэтажки без лифта, тихо гудела вокруг нее. Гул холодильника на кухоньке, мерное тиканье будильника с отбитым уголком на комоде, далекий грохот трамвая за окном – это был саундтрек ее одиночества. Фотография на стене: молодой мужчина в военной форме и улыбающаяся женщина с букетом полевых цветов. Сын Сережа и невестка Лена. Погибли давно, в той дурацкой аварии под Ржевом, оставив ей на руки пятилетнюю Катюшку. Теперь Катя – студентка, жила в общаге, а здесь оставалась только она, Аглая Филипповна, ее герань на подоконнике да вечно голодный рыжий кот соседки, Мурзик, который считал балкон своей законной территорией.
«Клетка», – подумала она не в первый раз, окидывая взглядом знакомые до боли квадратные метры: выцветший ковер, полированный стенкой шкаф, кресло с протертой обивкой, крохотный кухонный столик. Не клетка в прямом смысле, конечно. Но иногда ощущение было именно таким – тихое, пыльное заточение, где время текло густой, тягучей патокой, а главными событиями были поход в поликлинику или очередь в Сбербанк. Она встала, костяшки пальцев хрустнули. Подошла к окну. Двор – стандартный набор: кривые качели, пара скамеек под облезлыми березами, ряды припаркованных, в основном не новых, машин. Мужики что-то чинили под капотом «девятки», бабки на скамейке сплетничали, размахивая руками. Жизнь. Чужая жизнь.
Зазвонил стационарный телефон. Редкий звук в последнее время. Аглая вздрогнула, поспешно надела очки и, спотыкаясь о край ковра, бросилась к аппарату, висевшему в прихожей.
«Алло?»
«Б-бабушка?» Голос в трубке был сдавленный, прерывистый, на грани рыданий. Катя.
«Катенька? Родная, что случилось?» Сердце Аглаи Филипповны екнуло, знакомый холодок страха за единственного родного человека пробежал по спине.
«Я… я не сдам…» Катя всхлипнула. «Завтра… экзамен… Вышка… Эта проклятая математика!»
«Ты же учила, внученька, готовилась!» – старалась вложить в голос уверенность Аглая, хотя сама прекрасно понимала, что высшая математика для ее гуманитария-внучки была темным лесом.
«Учила! Всю ночь не спала! Но он… этот Костицын… он меня терпеть не может! Он специально задает такие задачи! Все знают! Он меня завалит! И… и меня отчислят!» Рыдания стали громче, истеричнее. «Баб, я не смогу! Я не понимаю ничего! Все пропало!»
Аглая Филипповна стиснула трубку так, что пальцы побелели. Ярость, острая и жгучая, подкатила к горлу. Этот Костицын! Она его мысленно видела – молодого, наглого, с вечной усмешкой на лице, который мнит себя вершителем судеб. Как он смеет мучить ее девочку? И бессилие. Полное, тотальное бессилие. Что она могла? Старая бабка за триста километров. Утешить по телефону? Послать денег на такси? Это не решало проблемы. Катя была на грани срыва.
«Катюша, дыши, родная! Глубоко вдохни!» – командовала Аглая, пытаясь заглушить собственную панику. «Ничего еще не пропало! Соберись! Ты умная девочка!»
«Я не умная! Я тупая! Для этой математики я тупая!» – выкрикнула Катя и разрыдалась в трубку.
