Вокруг тихо, как бывало лишь перед той самой датой. Мрачные числа зудели на коже вместо часов и вместо минут – днём и месяцем. Сколько не расцарапывай цифру за цифрой, они снова выступали вспухшими ссадинами. Проще не смотреть.
Не смотреть. Не слышать. Не дышать. Но так не получалось.
Пустота кухни тянула к окну. Там, за провалом стекла, белело пятно Луны над тёмным кружевом деревьев. Ещё немного и круглолицая сорвётся с небесного крючка, а следом кинется прямо в проём. Кинется хохотать. Никогда с. Только над. Такая она – Луна перед той датой. Злорадная. Подглядывающая. Нетерпеливая. Она могла долго-долго разливать свой едкий смех, но ждала только одного.
– Ты как всегда вовремя, душа моя, – остриё улыбки в отражении окна.
Оборачиваться не хочется. Видеть его не хочется. Быть здесь – в этой заставленной прошлым кухне – не хочется. Но кто будет спрашивать? Придётся повернуть голову и посмотреть на него. Посмотреть в его белые отсветы Луны вместо глаз и раскрытое лезвие рта в темноте лица.
– Что же нам с тобой делать, душа моя? – он скалился всё шире и шире.
Захотелось ответить, но рот не открыть – зубы свело толстой нитью. Ноги пристыли к месту. Не сдвинуться. Оставалось только смотреть, как он расхаживал по кухне в постановочном размышлении. Он длинный. Нет, вытянутый! Он – тень. Тень, растянутый по всей кухне, и его тёмная голова царапала собою потолок. Где же тот, кто отбрасывал его сюда снова и снова? Где он прямо сейчас?
А где другие? Те, другие, кого тоже заперли здесь?
Кожа зудела сильнее и пальцы тянулись пустить кровь. А что, если так и должно быть? Что случится, если напоить всю кухню собственной кровью? Может тень ждёт именно этого и примет подношение? Примет и отпустит всех.
– Как же наивно. Тебе никого не спасти! – слова забились из него хохотом и ударили.
По лицу. Больно хрустнуло. Зуб? Вся челюсть? Остатки сознания?
С губ полилась чëрная, липкая жидкость. Вязкий сироп. Нет. Этого он не примет. Внутри не осталось того, что можно было бы предложить ему взамен тех других и отмотать время назад, нанизать мясо на кости и завернуть в кожу. Но где они? Где? Их даже не слышно! В этот раз.
А если всё же сбежать? Оторвать ногу от застывшей плоти кухонного пола и рвануть… в неизвестность. Разве было что-то ещё, кроме скособоченных стен вокруг, тянувшихся бесконечными коридорами?
Было. Был ещё лес. За стенами этой кухни был лес. Откуда вдруг эта уверенность? Но она есть, как и лес, что шумел ветрами так далеко. Если бы удалось выйти! Пройти от выхода до самого входа, чтобы всё сделать по-другому и больше не возвращаться. Оставить позади эту постоянную точку во времени. Перешагнуть, не увязнув в ней. Так просто. Просто, но.
Если удастся выйти, то впереди всё также ждал коридор. Он никуда не исчезал, сколько не зажмуривайся. Нескончаемый коридор чередовался неровным строем дверей. И можно подумать, конечно, можно подумать, что за одной из них найдётся тот самый лес. Найдётся выход, ведущий к желанному входу. Но, нет. За любой из тех дверей ждали только кухня, ванная комната, кухня, зал, кухня, и снова кухня, кухня, кухня…
– Бежать некуда, душа моя, – тень точил улыбку ножа. – Даже не думай.
Вот так. Не спасти. Не спастись. Только мириться с неизбежностью. Но всë-таки. Всë-таки! За кухней и коридорами, за смеющимися Луной окнами был лес. Был. И это знание верное, как постоянство прошлого. Но между нескладными стенами и лесом было и кое-что ещё, что казалось невозможным преодолеть. Темнота. И, конечно, он. Когда-нибудь нож в его руках вспорет мешок плоти и пол зальёт внутренностями, как проливался смех Луны с безмерно тёмного неба. Остаётся только ждать. Остаётся принимать всё происходящее, как данность. Остаётся подчиняться снова и снова. Смирение горчило на языке чёрным сиропом нутра. Не грех ли – смирение? И существует ли в этой кухне само понятие греха?
