Город был обычным. Слишком обычным, чтобы в нём искали чудеса. Панельные дома, почтовые ящики с облупленной краской, дети, играющие в телефоны у подъезда. Магазины пахли дешёвым хлебом и капустой. Дворники матерились на сугробы. Всё как у всех.
И только иногда, в паузах, когда отключали свет или глох автобус посреди маршрута, люди чувствовали, что рядом есть что-то ещё…
Старики про это не говорили, потому что не хотели пугать внуков. Молодёжь смеялась, потому что проще смеяться. Но почти у каждого был свой маленький знак: кто-то слышал звон из трубы без причины, кто-то находил во дворе предметы, которые «не могли тут быть», а кто-то просто переставал чувствовать запахи.
И все знали: лучше не шептать у воды. Даже если это не колодец, а ведро на кухне. Особенно, если ведро.
Эта история началась с мелочи. С усталой женщины, которой вдруг стало казаться, что привычный мир стал меняться.
Её звали Анна. По работе она недавно переехала в этот город. И она всегда считала, что жизнь должна сходиться, как бухгалтерский отчёт. Но в какой-то момент цифры перестали слушаться.
Двор у дома Анны пах мокрым картоном и старой краской. Вечером ветер протискивался между подъездами, как кот – боком, осторожно, и шуршал целлофаном у мусорки. У забора кто-то оставил детский самокат без руля – колесо ещё подрагивало, будто на нём только что ехали.
На стене подъезда висели объявления. Листы старели, слоились, как кожа. «Пропал кот. Чёрный. Откликается на „Кекс“. Дети плачут». Ниже – свежее: «Внимание! Вечером туман. Детей не отпускать». Кто-то ручкой приписал: «Опять». Чернила поплыли от влаги, слово выглядело как пятно.
Анна провела ладонью по перилам, пока поднималась на свой четвёртый. Краска липла к коже. В голове коротко кольнуло: «Когда-то эти перила были зелёные». Но это воспоминание, кажется, не о перилах, а о лете, когда у подъезда пахло липой и чем-то сладким, как у школьного буфета.
Ключ повернулся туго. В квартире было тихо, как в библиотеке после закрытия. Она всегда так думала: вещи будто ждут, можно ли их снова любить.
На кухне на столе лежали две распечатанные смс – привычка, от которой даже самые молодые смеются. Анна печатала важное, чтобы не пропадало. На экране телефон ещё светился сообщениями из чатов: «сверка на 10:00», «клиент по накладной сменил адрес», «сроки», «сроки».
И одно от Марка: «Ма, когда ты вернёшься, как раньше?»
Она перечитала и подумала, что «как раньше» – это, наверное, когда он влезал на её колени с книжкой и тёрся щекой о её плечо, а не переписывался коротко и без смайлика. И ещё это, когда она не уставала, как батарейка на морозе.
Чайник был старый, пузатый, с облупленной ручкой, такой же старый, как тётя Ира из мурманского отделения офиса. Он шумел и шипел так, будто каждый раз это был последний вздох.
Анна открыла форточку. Из двора тянуло сыростью. Слишком рано для такой сырости, ещё только конец августа. На подоконнике скопилась вода, будто кто-то неумело выжал тряпку.
– Снова трубы, – сказала она вслух, и голос неуверенно отозвался в пустой комнате.
Когда закипел чайник, она услышала негромкий звук с улицы, но не городской. Металлическое «дзынь», а потом «чвак», будто ведро ударилось о камень. Кто-то внизу рассмеялся тонко, девчачьим смехом, и смех резко оборвался, как как и возник.
Анна подошла к окну. Двор тёмный, фонари у подъезда моргали, как если бы им было холодно. Между домом и гаражами – полоска земли, заросшая лопухами. Там, у старого покосившегося забора, когда-то был колодец. Дед говорил: «Не наш, от прежнего посёлка». Весной его заливали бетоном, чтобы дети не лазили. Но от воды, если она хочет, и бетон не спасает. Она помнила это из бабушкиных слов и из жизни.
