Глава 1: «Дверь, которую никто не открывал»
Дождь не стучал – он впитывался. В стекло. В подоконник. В тишину комнаты, где ещё пахло её духами – слабо, почти призрачно, как будто сама память боялась остаться здесь надолго.
Алексей не плакал. Не кричал. Не рвал на себе волосы. Он просто сидел на краю её кровати – той самой, на которой она умерла, – и смотрел в стену. Не на фотографии. Не на вещи. На трещину в обоях. Тонкую. Кривую. Как будто кто-то изнутри пытался выцарапать себе выход.
Он не верил в призраков. Не верил в знаки. Не верил, что дома «чувствуют». Но когда его взгляд упал на тумбочку – и он увидел, что ручка лежит перпендикулярно блокноту, хотя он точно помнил, что оставил её вдоль – у него в животе что-то ёкнуло. Не страх. Ожидание.
Он встал. Прошёлся по дому. Не как хозяин. Как гость. Как чужой. На кухне – три банки варенья. Все с её почерком. Последняя – «январь 2023». Она умерла в марте. Значит, успела. Успела сварить. Успела подписать. Успела… оставить что-то.
Он не стал открывать. Не потому что боялся вкуса. А потому что боялся – что найдёт внутри. Всё, что она оставляла, всегда было с подтекстом. С намёком. С тенью.
Он вернулся в коридор. Остановился у двери в подвал. Двери, которую она запрещала открывать с тех пор, как ему было пять. «Там сыро», – говорила она. «Там темно», – добавляла. «Там… ничего интересного», – шептала, как будто боялась, что стены услышат.
Он потянул ручку. Ржавая. Холодная. Скрипнула – не как металл. Как горло, которое слишком долго молчало.
Лестница вниз была кривой. Одна ступенька скрипела под пяткой – не случайно. Именно там. Всегда. Он помнил это с детства. Как будто дом предупреждал.
Внизу – воздух густой, как вода. Пахло землёй. Плесенью. И… чем-то сладковатым. Не гнилью. Не пылью. Воспоминанием.
В углу – сундук. Не старый. Не антикварный. Обычный железный, какой ставят в гаражах. Но на нём – её платок. Аккуратно сложенный. Как будто положили вчера.
Он открыл. Замок не сопротивлялся. Словно ждал.
Внутри – пыль. Газеты. Письма от дальних родственников. И… тетрадь. В клетку. С синей обложкой. Половина страниц исписана. Почерк – не её. Совсем не её. Более резкий. Более… торопливый. Как будто писали, зная, что за спиной кто-то стоит.
Он открыл первую страницу.
«Я не могу больше молчать. Они знают, что я пишу. Они слышат каждый звук.»
Он не задрожал. Не ахнул. Просто… перестал дышать. На секунду. Потом – перевернул страницу.
«Если ты это читаешь – значит, они тебя ещё не нашли. Или ты один из них. Я не знаю. Я больше ничего не знаю. Я только знаю, что Лена была права. Она говорила: “Не открывай дверь”. Но я открыла. Я думала, что это просто сон. Я думала, что это просто тень. Но тени не шепчут. Тени не смеются. Тени не смотрят тебе в глаза, когда ты спишь.»
Он захлопнул тетрадь. Не потому что испугался. А потому что узнал. Не слова. Ритм. Этот ритм – был в её голосе, когда она пела ему колыбельные. В её шепоте, когда она будила его по утрам. В её паузах, когда она не договаривала фразы.
Это была она. Но… не та, что варила варенье. Не та, что гладила рубашки. Та, что боялась.
Он сунул тетрадь в карман. Поднялся наверх. Захлопнул дверь. Не запер. Просто… закрыл. Как будто это могло что-то изменить.
На улице – дождь стал тише. Люди вышли из домов. Жизнь продолжалась. Он пошёл в парк. Туда, где они с ней гуляли. Где она рассказывала ему сказки – не про принцесс. А про девочку, которая потерялась в лесу, но нашла дорогу, потому что пела. Про дверь, которую нельзя открывать – потому что за ней живёт то, что не должно видеть свет.
Он сел на скамейку. Достал тетрадь. Открыл наугад.
«Сегодня я видела её в зеркале. Не отражение. Не себя. Её. Лену. Она стояла за мной. Смотрела мне в глаза. Улыбалась. И сказала: “Ты скоро придёшь ко мне. Мы все придём. Когда тень войдёт внутрь – ты станешь одним из нас.” Я не знаю, что это значит. Но я боюсь. Я очень боюсь.»
