Инна сидела и раскачивалась от боли, которая переполняла ее.
- Я не поняла: что вы от меня хотите? - спросила сидящая напротив нее женщина.
Женщина была полной, и ее второй подбородок нависал, как балкончик, над высоким черным воротником-стойкой. Длинное платье, обтягивающее хозяйку, как кожа обтягивает цыпленка-бройлера, было густо усеяно стеклярусом, отчего при передвижении мадам Зильфида, рекомендованная Инне как «супер-пуперский медиум», вся шуршала и гремела. Подруга Инны говорила, что медиум способна на любое чудо. Что кого-то она свела, кого-то развела, кого-то привязала, а кого-то отвязала – короче, чистая магия без всякого мошенничества и шарлатанства. Инна пришла к ней разъедаемая болью. И эта боль не уменьшилась за последнее время. Напротив, ей казалось, что боль только ширилась и ширилась, затягивая в себя, как в черную дыру, все вокруг: друзей, увлечения, работу, даже свет, запахи и звуки этого мира. На этой неделе заведующий отделением, который, видит Бог, старался быть лояльным, сухо заметил:
- Инночка, мы очень ценим вас как молодого специалиста. И медсестра вы чудесная. Я был очень снисходителен к вам все это время, но пора бы уже взять в себя в руки.
Это был очень прозрачный намек, и Инна оценила и доброту начальства, и его терпение. И даже не послала завотделением далеко и надолго, когда он вложил ей мягко в руку телефон знакомого психоаналитика. Нет, напротив, она даже сходила на первый сеанс. А на второй нет. Дело было в том, что ей вовсе не хотелось следовать советам специалистов, не хотелось, чтобы кто-то копался в ее голове и душе, которая вся была кричащим комком боли. Больше всего Инне хотелось лечь на диван и чтобы никто ее не трогал. Желательно год или два.
- Что вы от меня хотите? - снова спросила Зильфида и откинула на плечи гладкие черные волосы.
- Не знаю, говорила ли вам моя подруга…
Слова с трудом выталкиваются из горла. Нет, Инне было не стыдно, не неловко, не страшно и много других «не», которые потонули в потоках апатии последних месяцев. Почти все ей стало безразлично. Если бы они хотя бы успели завести ребенка, с тоской подумала Инна, и в нем осталась крохотная частичка Саши… Но они были молоды и беспечны, думая, что счастье дано им надолго, навсегда. Глупцы!
- Ваша подруга сказала мне, что вы потеряли близкого человека, - своим низким грудным голосом проговорила Зильфида и придвинула к себе полной рукой, унизанной десятком колец, тарелку с песком.
Зачем все это предметы на столе, отстраненно думала Инна. Вот это все: подсвечник, стеклянный шар и прочая дребедень? К чему они? Бутафория для наивных идиотов? Но Инна тут же одернула себя: ведь она тоже сидит здесь, приведенная за руку горем и отчаяньем. Так какое право она имеет свысока судить других?
- Да, у меня умер любимый человек. Мой муж, - сухо сказала Инна и снова замолкла.
- Вы еще так молоды, - осторожно заметила медиум. - Сколько вам? Двадцать пять?
- Двадцать три.
- Вот видите. У вас еще вся жизнь впереди. Вы еще встретите другого мужчину…
- Не хочу другого! Мне нужен Саша!
- Так что вы хотите от меня? - снова повторила Зильфида.
- К вам, наверное, приходит немало дур, подобных мне, - Инне хотелось усмехнуться, но губы лишь кривились и дрожали.
- Приходят, - соглашается медиум.
- Зачем?
Инна ведь и сама не знала, зачем она пришла. От отчаянья? Просто чтобы не оставаться в квартире, где от звенящей тишины закладывает в ушах? И где, поливая цветы на подоконнике, она ловила себя на мысли, сколько секунд она будет лететь, прежде чем ударится об асфальт?
- Никто не может отпустить от себя дорогого человека. Это трудно, - с намеком проговорила Зильфида. - Вот и приходят в попытке увидеть его, услышать, как-то связаться.
