Мальчик смотрел на фигурку и, в который раз, пытался отвести
взгляд. Пытался, но не мог – тонкий фарфор ослепительно переливался
на солнце, лишая фигурку цвета, превращая воздушный, нежный образ в
сплошной перелив отраженного света – игра бликов, отсветов и совсем
немного тени, лишь для того, чтобы еще ярче засверкало, заискрилось
солнце на фарфоровых руках, обелило тонкую талию и потоком
солнечного блика спустилось по длинным ногам, играя в прятки с
тенью на плавных линиях изящной икры, перетекающей в лодыжку.
- Что ты здесь делаешь?
Мальчик вздрогнул и обернулся.
Она стояла у раскрытой двери и смотрела на него, и, как и оба
раза до этого, мальчик инстинктивно сжался от холода и нечем не
прикрытого презрения в низком, бархатном голосе.
- Что ты здесь делаешь? – повторила женщина.
Мальчик поднял глаза и виновато скользнул взглядом по лицу
женщины, как щенок, нагадивший на полу, облизывает лицо хозяина в
надежде избежать наказания. Она не накажет его. Вернее, не накажет
так, как это принято у взрослых. Так, как это делает его отец. Зато
она знает тысячу способов обидеть и это вселяет в мальчика
благоговейный ужас и… восхищение. Женщина смотрит на него не
отрывая взгляда – прямо, честно и, от того безумно болезненно. Она
никогда не считает нужным скрывать свое эмоции, вот и сейчас серые
глаза, переливаясь холодным металлическим блеском, откровенно остры
– они скользят наточенными лезвиями по нежной коже ребенка. Но
мальчик рад этому. Боится и в то же время впитывает каждую секунду
бестелесного наказания, потому что, за все шесть лет своей жизни,
так близко к ней он подходил всего дважды. Совершенно естественное
любопытство, преклонение перед неизвестным смешивается с банальным
страхом и рождает нервную дрожь – руки мальчика еле заметно
трясутся. Её глаза острым уколом к его рукам – заметила. Уголок
тонких губ едва заметно поднимается, рождая горькую ухмылку. Он
запомнит её на всю жизнь – он будет обращаться к этой ухмылке,
копировать её не осознанно, даже не вспоминая его первоисточник.
Секунды, минуты… Тело женщины оживает и медленно пересекает
комнату. Её движения, неспешные, сдержанные, запускают в сердце
мальчика каскад восхищения – глаза жадно впитывают танец тонких
запястий, игру света в волосах и неспешные волны ткани на длинной
юбке. Словно она плывет в сахарном сиропе – медлительная, тягучая,
невероятно музыкальная. Он слышит собственное дыхание и пытается
спрятать его внутри, запереть, задушить, чтобы она не слышала,
какой он маленький, какой он трусливый… Тонкое, гибкое, высокое
тело проплывает мимо ребенка и его окатывает волной запахов – духи,
с ароматом цитрусовых и корицы, еле заметный шлейф кофе и тонкий,
прочти неуловимый, но самый уникальный, и от того пленительный –
запах её волос. Он вдыхает его, он неотрывно смотрит на высокую
фигуру, желая услышать, понять и запомнить ритм музыки её тела.
Такая высокая… ему никогда не дотянуться до неё.
Она подходит к письменному столу. Загораживает спиной свои руки,
и мальчику не видно, что именно она делает. Ему и не важно – он
запоминает, впитывает движения стройной спины, изгибы рук и шеи. В
крохотном разуме, как солнечный сноп света выжигает рисунок по
дереву, отпечатывается восхищение – раскидывается белыми цветами,
расходится в стороны завитками, плетется сетью тонких узоров,
ложась на тонкое бессознательное самым ярким воспоминанием из
детства. Она поворачивается – в её руках фарфоровая статуэтка.
- Ты ведь за этим пришел? – спрашивает она, глядя прямо в
глаза.
Он судорожно сглатывает вязкую слюну, пытается понять её
реакцию, предугадать последствия, но все, что он читает,
неосознанно и, от того, неумело, что он до безумия противен ей. Он
не знает почему, и гадать нет времени, а потому он отвечает:
