Человек видит лишь то, что хочет видеть, и верит только в то, во что хочет верить.
Прошел год. За это время многое изменилось: безобидный и вкрадчивый Герман все больше с недоверием относился к своим чувствам по отношению Ольги, которая всегда была рядом с ним; поведение Ольги часто и радикально сменялось, то же можно сказать и об ее видении мира. Она не знала, как относиться к себе самой, как решать те или иные проблемы, которые, как ей казалось, возникали сплошь и рядом. Но все это не делало ее слабее, хотя сама она давно отчаялась найти для себя нечто, что сделало бы ее действительно счастливой. Ей часто вспоминалось, как внезапно обрушились на нее невзгоды, как несколько последовательных событий смогли сломить ее волю к жизни. Вместо того чтобы вернутся в прежнее эмоционально стабильное русло, она превратилась в сомнамбулу, бесцельно бродящую от одного невзрачного желания к другому: любая тяга к существованию обусловливалась лишь мимолетными желаниями, которые Герман пытался, порой не без неприязни и злости, исполнять. Эта хрупкая на вид девушка, наверное, действительно перестала любить Германа, и даже было бы правильней сказать так: прошла влюбленность – прошли и чувства. Это было связанно не с тем, что она никогда и ничего к нему не чувствовала или, может быть, не хотела чувствовать, – совсем нет, отнюдь, она могла бы видеть в нем мужчину, с которым хотелось бы существовать как единый организм, просто стать счастливой, остепениться, любить, но этому просто было не дано свершиться, по крайней мере, в данный момент времени. Ее постоянное безразличие говорило о том, что в ней не осталось былого романтизма, а вместо него теперь только глупое следование к назначенной цели, – но какой? – не знала даже она сама.
За прошедший год ее лицо осунулось, сама она похудела, пальцы порой беспричинно дрожали, рассказывая о страхе перед неизвестностью. Но даже при всех злоключениях судьбы Герман и Ольга всегда были вместе. Герман часто злился, и при этом его злость была обращена не только на Ольгу, нет, порой он сам жалел о том, что вымещает злость на ней, но в основном эти вспышки ярости были следствием его бессилия и бессилия его женщины, которая глупым взглядом смотрела на него, часто не понимая, за что он кричит на нее.
– Как это глупо, как мерзко! Почему мы болтаемся здесь, а? – ходя из угла в угол небольшой комнатки во всеми забытом городке на дороге к очередному желанию девушки (а, может быть, поиску чего-то более важного, совершенного), злился Герман, вымещая свою злость на серой стене номера с обветшалыми напыляемыми обоями прошлого века. – Почему, почему мы здесь? Я просто, просто не понимаю! Зачем мы снова поехали сюда? Ты же знаешь, что здесь ничего не менялось последние сто тысяч лет! Мы были здесь, и здесь… – сделав акцент на слове «здесь» он запнулся, – здесь ничего нет. Я просто хочу понять, почему мы тратим время на какую-то ерунду, на какой-то вздор вместо того, чтобы вернуться к нашим трансгалакическим перелетам. – После этих слов, почти всегда заканчивающихся одинаково, он трогал свой нагрудный или, реже, брючный карман, в надежде, что это поможет ему успокоиться. – Черт, черт – это совершенно не помогает! – чуть ли не плача говорил он.
И действительно, сколько бы он не роптал о том, чтобы вернуться к тому, что они умеют лучше всего, то есть обязанностям рулевого и обязанностям помощника капитана, Ольга совершенно не слушала его, пропуская эти слова мимо ушей. Не было никаких серьезных оснований для столь длительного отсутствия на месте работы. Да, конечно, внезапная смерть капитана была шоком для всех, но от этого шока почему-то не могла оправиться только Ольга, пребывая в депрессии уже год, отказываясь от назначенного лечения стимуляторами и легкими эйфоретиками.
