Над утлой мглой столь кратких поколений,
Пришедших в мир, как посетивших мир,
Нет ничего достойней сожалений,
Чем свет несвоевременных мерил…
Иосиф Бродский
В наше время творится что-то очень странное. Мы покорили космическое пространство: вокруг летают космические корабли, за последние десятилетия мы продвинулись в науке далеко вперед: на ближайших к Земле планетах господствуют люди, воплощая наши общие идеалы, – ведь это же наше пространство, не так ли? Наши великие умы дают нам все, что только требуется, но разве только лишь этого нам надо? Только то, что заложено нам природой? Вокруг галдят машины, строятся мосты, соединяющие острова, материки и континенты между собой, – а ведь раньше все это казалось невозможным, – мы же терраформируем и благоустраиваем Марс и Венеру. Но все же рядом, где-то совсем рядом, глубоко внутри нас, сидит такое чувство, что все идет не так, что все то, что мы делаем – ничего не значит. Где-то рядом говорит несуществующий надоедливый голос: «Все правильно, все хорошо!». И везде вокруг нам твердят, что человечество старается изо всех сил только лишь для того, чтобы мы и наши потомки жили лучше. Что же еще надо? Наверное, немного уверенности, которой у нас нет, наверное, чего-то или даже кого-то, кто мог бы сказать, что все будет хорошо. Не знаю, правильно ли все то, что происходит, но одно могу сказать с пугающей точностью: перед бурей всегда бывает затишье, и я считаю, что сейчас, когда мы настолько уверенны в себе, не замечая мелочи, мы все же забываем главное, что-то неуловимое, но единственно правильное: вокруг нас то самое затишье, которое рано или поздно закончится, и тогда уже на смену водной глади, придут бушующие волны, которых, как нам кажется, никогда не будет…
Кенхуэй-Чикэко-Дзин II
Где-то далеко в космосе бороздил бескрайние просторы космический корабль, который ничем не отличался от остальных таких же кораблей. Внутри находились точно такие же, как и миллиарды других, люди, со своими мыслями, желаниями и потребностями, которые проживали свою жизнь, делая то, что было необходимо; и никто из них не говорил: «А правильно ли я делаю? А, может быть, надо по-другому?» – но кто знает, что именно подразумевалось под такими мыслями. Каждого из них посещали мысли, – как болезнь, болезнь, погубившая собой столько благого, не дарующая ничего взамен, не дающая ничего, что могло бы осчастливить каждого из людей. Имя у этой болезни простое, как и все простое в этом мире и в этой вселенной, – простое сомнение.
До каюты капитана оставался всего один пролет, но Ольга не спешила туда. Остановившись посередине коридора, она засмотрелась в иллюминатор, наблюдая за бескрайним космосом. «Повезло тем планетам, до которых мы еще не добрались. Что было бы с нами, если бы процесс нашего развития кто-нибудь контролировал. Из этого ничего хорошего бы не вышло, по крайней мере, для нас!» Ольга была очень неоднозначна в таких вопросах. Она каждый раз воплощала собой неоднозначность, высказывая разные точки зрения, которые формулировала по ощущениям говоривших с ней людей тут же, но чаще всего придерживалась того мнения, что практически все, что производит, делает и воплощает человек – плохо; она также была против всякого вмешательства в жизнь и эволюцию других планет.
Сбавляя шаг, она подошла к капитанской каюте; дверь перед ней открылась, и Ольга вошла.
– А, Ольга, это вы, – обрадовавшись гостю, сказал капитан. – Только, пожалуйста, не официально.
– Хорошо… Джелани, у нас небольшие технические проблемы.
Высокий мужчина лет тридцати немного задумался. Со стороны могло показаться, что ему все равно, но это было не так. Джелани всегда впадал в такое состояние, когда был чем-то озадачен или взволнован. Но уже спустя несколько секунд от его задумчивости не осталось и следа, но он все же почему-то не отвечал.
