Об Исходе вы сейчас правды не найдете — даже Старшую Летопись
переписали. Там теперь и про Великий Рубеж Времен есть, и про
Десять Знамений с Семью Пророчествами, которые, якобы, этот день
предвещали. Ну да, кто же признается, что величайшее событие,
перевернувшее всю Империю, никто даже не заметил. Впрочем, иногда
выдумки лучше правды. Уж поверьте той, кто этой правды на три жизни
вперед наелся.
Поганый год был, с самого начала не задался: все Приболотье по
весне под воду ушло да так, что до середины лета в огородах лужи
стояли. Тут и до осени не надо ждать и так понятно — урожая не
будет, а значит зиму наш поселок не переживет и пора искать себе
местечко получше.
Этого селения и на старых-то картах не было, что уж о новых
говорить, да и в имперских реестрах не числится: я потом специально
проверяла. Между собой мы звали его Красильным Уделом. Земля в тех
местах дрянная, дичи сроду не водилось, зато среди трясин
попадались заросли красильной травы из которой, если все как
следует сделать, можно сварить какую-нибудь «небесную лазурь» или
там «изысканный багрянец», что по пять золотых за флакон идут. В
хороший год мы везли на осеннюю ярмарку по семь бочек сырца —
вонючей буро-зеленой жижи, которой до краски еще, как яйцу до
курицы, — и этого хватало на сытую жизнь до следующего урожая. В
плохие годы бочек получалось ровно вполовину меньше — только-только
до весны перебиться. А бывали совсем ужасные годы и тогда в Удел
приходил голод.
То недоброй памяти утро я встретила в блаженной полудреме на
куче мешков в самом дальнем углу сушильни. Если бы кто меня тогда
застал, то решил бы, что я просто отлыниваю от работы, но на самом
деле пользы от меня тогда было, пожалуй, побольше, чем от целой
толпы работников, дружно ворочающих тяжелые вязанки красильной
травы. От них еще при развеске мокрой псиной слегка попахивало, а
через каких-то два дня уже разило на пол-лиги против ветра. Тут и
последний дурак сообразил бы: сопрел урожай. Из такой травы уже
сырца не получится и лучше бы все это богатство сжечь, пока весь
поселок не провонял, а сушильню перекрыть заново да побелить в три
слоя, но на общем сборе решили — досушиваем и продаем как есть.
Каково, а? Значит, сначала будем до последнего ворошить эту гниль,
срывая спины, и ради чего? Если даже, милостью предков, найдется
кто слепой, безносый да слабоумный, чтоб эдакий товарец ему
втюхать, так ведь за сено больше шести серебрух все равно не дадут,
а из них еще надо две на ярмарочный сбор отдать ну и страже столько
же, чтоб не принюхивались лишний раз. Остатка не хватит и десятую
долю того, что обычно закупаем для зимовки. И ладно бы работа
легкая была, тогда можно было бы и рискнуть — две серебрухи
все-таки лучше, чем ничего, но эти вязанки еще и тяжеленные, как я
не знаю что. Когда-то в сушильню впятером ходили и то кто-нибудь
непременно спину срывал, а в тот год как-то так вышло, что больше
одного отрядить не могли никак. Очень уж мало нас осталось.
Если б я на эту работу не вызвалась, послали бы Хейнрика или
Ярни, а они бы уж точно отлынивать не стали и, конечно, надорвались
бы. Денег на лекаря у нас не было, а значит лечили бы их потом
каленым кизяком и крапивой. Оно-то дешево и “предками проверено”,
но ведь не помогает ни на мушиный клюв. Значит, все — готовь
костер. Голодную зимовку и здоровые-то не все переживут, где уж
больному… Вот так и получается, что я не просто так спала в
сушильне — я жизнь человеческую спасала.
К тому же, тогда меня и посетила замечательная мысль. Свисающие
с потолка вязанки травы вдруг напомнили мне картинку в одной старой
книге, которую я как-то листала на ярмарке в Южном Порту. Сама по
себе картинка была дрянная: горе-рисовальщик изобразил удивительный
подземный лес так, что сразу видно было: он и в обычном-то лесу ни
разу не бывал. И баллада под картинкой была не лучше — скучнейшее
повествование о юноше бедном, но всячески прекрасном, благородном и
премного талантливом, скромном, щедром и таком благородном, а к
тому же еще не по годам мудром, безупречно воспитанном, музыкальном
и… я уже упоминала, что он был невероятно благородным? Вот и
сочинитель упомянул не меньше двух десятков раз — как видно, по
числу золотых, которые славный Тидранди отвалил ему за труды. Так
вот, возле картинки с лесом-из-сушильни было что-то такое:
«Открылся изумленному герою, лес потаенный, что ветвями вниз
стремился, корнями же пещеры свод оплел. И был сокрыт в лесу том
удивительный колодец, что дать ответ мог на вопрос любой, но то
неведомо герою было. Во тьму, однако, смело он шагнул...». Дальше
без малого три сотни строк герой блуждает в потемках, рыдая о
потерянном мече, потом натыкается случайно на тот самый колодец и
занудно пытает его, верна ли брачным обетам оставленная дома юная
жена. Дальше я тогда дочитать не успела, но и этого оказалось
достаточно, чтобы заметить прилюбопытнейшую штуку: тот, кто все это
написал, ухитрился вплести в поток стенаний и славословий описание
пути героя, да такое подробное, что хоть сейчас на карту наноси и
этот путь на самом деле существовал — я сама тот кусок, что от
Старой Реки до Недоимок, раз семь прошла, когда мать подрядилась на
весь сезон караваны с рыбой водить. А вот куда он дальше ведет —
это я и собиралась проверить, как только случай подвернется. Вот
это было бы приключение!
