Болото помнит.
Оно помнит, как трещали под тяжестью тела камыши, как вода, чёрная и густая, как деготь, смыкалась над головой. Помнит, как женщину медленно поглощала трясина.
Её звали Аграфена. Или Матрёна.
Или вовсе не звали – деревня давно забыла. Помнили только, что утонула она неспроста. Что перед тем, как шагнуть в топь, обернулась к мужикам, что гнали её с вилами и косами, и прошептала что-то такое, от чего даже самые бойкие охотники до утра не смогли разжечь огонь – спички гасли, будто их кто-то задул.
Потом, конечно, нашли её лапоть на краю трясины. Чистый, будто только снят с колодки.
Каждую ночь, когда туман ложится особенно густо, а лягушки замолкают до полуночи, кто-нибудь да слышит её голос. То ли из воды, то ли из собственной головы – не понять.
– Пойдём со мной…
И если не убежать сразу, не зажмуриться, не заткнуть уши – болото возьмёт своё.
Оно терпеливо. Оно умеет ждать.
Дождь стучал в стекла квартиры монотонным, унылым барабанным боем. В воздухе витал сладковатый запах испорченных апельсинов из забытого на столе фруктовницы и едкая нота дешёвого вина – папиного единственного утешения последние месяцы.
Алина, зарывшись в учебник по экономике, пыталась заставить цифры складываться в хоть сколько-нибудь оптимистичную картину. Не получалось. Счёт за электричество, ипотека, кредитка мамы, которую отец почему-то не закрыл. Всё это навалилось на её девятнадцатилетние плечи тяжёлым, неподъёмным грузом.
Из комнаты родителей донёсся приглушённый, но яростный шёпот. Затем – громкий, отчаянный крик матери.
– Я не могу больше! Я не вынесу! Мне нужно просто уйти! Подумать!
– Уйти куда? – голос отца был хриплым, пропитанным вином и бессилием. – Снова к своей матери? В её болото? Ты с ума сошла!
– Да хоть куда-нибудь! – перебила его мать, и в её голосе послышались слёзы. – Туда, где нет этих стен, которые на меня давят! Нет этих долгов! Нет этого взгляда, которым ты на меня смотришь!
Алина зажмурилась. Эти ссоры стали нормой. С того самого дня, как папа потерял работу, а мама будто сломалась. Она стала молчаливой, пугливой, целыми днями могла смотреть в окно, не видя ничего.
Дверь в гостиную распахнулась. Мать вышла, бледная, с красными глазами. На ней было старое пальто, а в руках – маленький рюкзак, набитый до отказа.
– Мам? – из-за стола подняла голову Катя. Она сидела с телефоном, но Алина знала, что сестра тоже прислушивалась к ссоре. – Ты куда?
– Ненадолго, рыбка, – голос матери дрожал. Она быстрыми шагами подошла, поцеловала Катю в макушку, затем Соню, которая смотрела на неё с дивана огромными испуганными глазами. – Мне нужно немного воздуха.
Она посмотрела на Алину. В её глазах стояла такая бездонная тоска и отчаяние, что у Алины ёкнуло сердце.
– Пригляди за сёстрами, ладно, милая?
– Мам, подожди, – начала Алина, вставая.
Но мама уже повернулась и почти выбежала в подъезд. Хлопок входной двери прозвучал как выстрел.
Прошло уже три дня, но мама так и не вернулась. В квартире было тихо, кухня пропахла жареной картошкой – единственное, что Алина умела готовить более-менее сносно. Отец не выходил из комнаты. Милиция развела руками: «Совершеннолетняя женщина ушла по своей воле. Заявление о пропаже примем, но вы понимаете».
Катя, сжав губы, резала картошку так яростно, что нож стучал по разделочной доске.
– Она нас бросила. Просто взяла и сбежала.
– Не говори так! – взвизгнула Соня. – С ней что-то случилось! Она бы не ушла!
– А что, по-твоему, случилось? – Катя бросила нож в раковину. – Ей надоели мы. Надоел папа. Надоела эта жизнь. Она сбежала, пошла искать лучшую жизнь, а мы остались тут.
– Хватит! – рявкнула Алина. Её голос прозвучал неожиданно громко и властно. В квартире воцарилась тишина. – Мама вернётся. Ей просто нужно время.
