Логика может привести Вас от
пункта А к пункту Б, а воображение — куда угодно.
Альберт Эйнштейн
.
Я шагала по коридору учебного корпуса своего факультета,
пробираясь сквозь лес студентов, и просто рычала от злости. Очень
свирепо и зло! Про себя, конечно, рычала, потому что ботаники, как
я, не могут рычать вслух. У нормальных людей это вызывает смех.
Почему, спросите вы? Да потому что «ботаник обыкновенный» не живет
эмоциями, он живет пространственно-временными кодами, алгоритмами,
графиками и функциями. Является существом усредненного рода, а,
следовательно, и подобных эмоций выражать не может.
А-а! Р-р-р-р-р-р! Дайте мне тонну бумаги, я исполосую ее на
клочки! Еще как может!
Но, кажется, я отвлеклась и чтобы объяснить вам, почему я так
рассердилась, нужно рассказать подробнее.
Так вот, все началось с моего научного доклада ученому совету
университета (который я представила в числе лучших студентов
физико-математического факультета), и на который преподаватели
согнали весь курс. И не моя вина в том, что в большинстве своем
этот курс зевал, болтал и даже не думал париться проблемой
расширения Вселенной. Как только я поняла, что никто из сокурсников
мою теорию о пространственно-временных коридорах слушать не
собирается, а на рассуждения о квантовой природе вещества и
сверхзадачах человечества чихать хотел, я собралась, перестала
заикаться и изложила ученым мужам мысль крупномасштабно и по
существу. Немного увлеклась (рассуждая о возможном перемещении
человека на расстояние в миллион парсеков), часа на полтора, но это
же неважно! Когда разговор заходит о квантовой физике, время
перестает исчисляться минутами! Уж вы-то меня понимаете!
Нет, доклад получился отменным. Я стояла с пунцовыми от счастья
щеками и вспотевшим лбом, стирала с ладоней следы мела,
преподаватели рукоплескали, и даже сам профессор Белоконев встал со
стула и сказал веское: «Ай, молодца, Уфимцева! Эйнштейн ты наш! Вот
она, будущая гордость страны!». А декан Крокотуха важно ткнул
пальцем в студентов «Учитесь, бандерлоги!» и стряхнул с моих плеч
меловую пыль.
В общем, я довольно выдохнула, покраснела, и отдала себя ученому
совету на расспросы, пока студенты покидали лекционный зал. А когда
разошлись, и себе выскользнула. Пошла, окрыленная одобрением
старейшин факультета, учебными коридорами в туалет. Закрывшись в
кабинке, сняла с плеч рюкзак, расстегнула джинсы… и не прошло
минуты, как услышала за дверцей девичий смех и свою фамилию.
Что? – улыбка все еще не сходила с лица. Неужели наконец-то обо
мне заговорили?! В груди важно зашевелилась гордость. Неужели мой
доклад всем понравился?! Недаром мама с папой в меня так
верили!
– … Уфимцева то, Уфимцева это. Надоело! Тычут этой тощей
пигалицей, как достопримечательностью, словно время красных знамен
еще не прошло. Скоро деньги за просмотр станут брать! А на что там
смотреть-то? Ни фигуры, ни лица, одни очки и те – черепашье
счастье! О походке вообще промолчу, это же крот-муравьед какой-то!
Могла бы, подземными ходами прошмыгнула, чтобы ее не заметили. Да
она вообще о таком понятии, как «мода», слышала что-нибудь? Кто
сейчас носит рубашки в клетку и джинсовые комбинезоны, как
Дуня-гастарбайтер? И это при папочке-бизнесмене! Ему что, для
дочери нормальной одежды жалко?
– А может, он потому и бизнесмен, что на дочурке-уникуме
экономит! Подумаешь, за два года четыре курса универа окончила!
Если ты в восемнадцать лет не знаешь, что такое депиляция и, ха-ха,
петтинг, считай, что прожил жизнь зря!
За дверцей кабинки в два голоса ахнули.
– Лика, ты что думаешь она до сих пор того… нецелованная?
– Серьезно? Да ну! – подхватил второй женский голос. – Такого не
бывает!
