Свежевыпавший снежок поскрипывал под черными армейскими ботинками. Паскаль петлял между березами, двигаясь на звук: голоса, щелчки рации, треск ломаемых под тяжестью тел ветвей. Улица, тянущаяся вдоль Ясеневской лесополосы, осталась позади, даже просвета не было видно между деревьями. И вроде лес в черте города, а словно чащоба дремучая, сойдешь с тропы, сгинешь. Паскаль усмехнулся собственным мыслям и замедлил шаг, ступая нарочито громко.
– Эй, гражданин, сюда нельзя! – заступил ему дорогу румяный полицейский паренек. Вот словно только что от бабушки с пирожками и чайком.
– Я к Зайцеву, он мне звонил.
– Товарищ подполковник, тут гражданин к вам.
Стоящий поодаль мужчина в черных джинсах и кожаной куртке с поднятым меховым воротником обернулся. Увидев Паскаля, махнул рукой.
Полицейский посторонился, пропуская его.
Место преступления никакой лентой, как показывают в кино, огорожено не было. Двое криминалистов осматривали землю вокруг тела, прикрытого черным мешком. Тем самым, в который его потом и упакуют. Должно быть, судмедэксперт уже отбыл, потому что кроме еще одного полицейского больше никого здесь не было.
Прежде чем подойти к Зайцеву, Паскаль остановился у трупа, затем наклонился к нему, словно прислушивался к тому, что тот мог ему сказать.
Подполковник – крупный мужчина с лицом вышедшего на пенсию боксера, наблюдал за посетителем терпеливо, но со странным прищуром, будто ждал какой-то пакости.
Распрямившись, Паскаль подошел к нему, не замечая удивленных взглядов, которыми проводили его криминалисты, похожие как братья-близнецы.
– Здравствуй, Павел Андреевич, – первым сказал Зайцев, протягивая руку.
– Привет-привет, товарищ старший оперуполномоченный по особо важным делам, – пожимая протянутую руку, поздоровался Паскаль. – Чей трупешник? Кого-то особо важного?
Зайцев скупо усмехнулся:
– Торчок, закладку искал. Видели его граждане, гуляющие с собакой, их сейчас в машине коллега опрашивает. Ползал по земле, светил фонариком, когда они вон по той тропочке шли. А когда возвращались, он уже лежал. Другие бы мимо прошли, а эти, сердобольные, решили посмотреть, живой или нет. А у него лицо в обратную сторону смотрит.
– Это приход такой? – пошутил Паскаль и добавил уже по делу: – Успел ширнуться?
– По первому осмотру – нет.
– Значит, раскроете дело, как найдете второго торчка, который этого за дозу замочил, – решил Паскаль.
– Скорее всего, – кивнул Зайцев. – Но я тебе вот что скажу. Он не искал дозу. Он пытался кое-что закопать…
– Так-так, – протянул Паскаль.
Подполковник порылся в кармане и протянул раскрытую ладонь, на которой лежала ветка. Вот только форма у нее была странная – сросшийся треугольник. Если бы продеть через него шнурок, получилось бы украшение в этностиле. Страшненькое такое.
– Отдашь чарм? – спросил Паскаль.
В этом вопросе было нечто большее, чем просьба просто подержать, посмотреть. Нечто, понятное только им двоим в этом лесу, да еще тому, кто тихо лежал под черным мешком. Нечто, что оправдывало присутствие опера по особо важным делам у тела обычного наркомана.
Зайцев стряхнул ветку с ладони, как стряхивают насекомое вроде садового клопа: осторожно, но брезгливо.
– Лежало под ним, – пояснил он.
– Значит, второй не в курсе, – кивнул Паскаль. – Ты не возражаешь, я похожу вокруг?
– Делай, что считаешь нужным, – пожал плечами подполковник.
В следующее мгновенье он уже не обнаружил собеседника рядом с собой. Пробормотал что-то сквозь зубы и пошел к криминалистам.
***
Паскаль двигался в амальгаме, словно хищная рыба, еще не оголодавшая, но и не сытая. Здесь, между секундами, он мог не опасаться ни взглядов криминалистов, ни повышенного внимания полицейских, ни неодобрения Зайцева. Он понимал подполковника. У людей с нормальной психикой крыша не выдерживала, если дело касалось другой реальности. У Зайцева психика была отличная. Она выдержала три года назад, когда общее расследование столкнуло их лицом к лицу с Паскалем, но это вовсе не означало, что подполковник принял это знание, как родное. Понял? Возможно. Принял – нет.
